Список гостей

В конце концов все закончилось.

Но после была еще и фотосессия. Лицо занемело от попыток улыбаться. У меня болят щеки. Фотограф постоянно просил меня «перевернуть это хмурое личико вверх ногами, дорогуша!» Я пыталась. Знаю, вряд ли было похоже на улыбку, — наверное, это скорее оскал, потому что именно так я и чувствовала. Я понимала, что Джулс уже начинает злиться, но ничего не могла с этим поделать. Не могла вспомнить, как правильно улыбаться. Мама положила руку мне на плечо.

— Все хорошо, Ливви?

Пожалуй, она понимала — что-то не так. Все совсем не «хорошо».

Вокруг собирается толпа: тети, дяди и другие родственники, которых я сто лет не видела.

— Ливви, — спрашивает моя кузина Бет, — ты все еще с тем парнем? Как там его зовут?

Она на несколько лет младше: ей пятнадцать. И мне всегда казалось, что она на меня равняется. Помню, как я все рассказывала ей про Каллума в прошлом году, на пятидесятилетии моей тети, и гордилась тем, как Бет ловит каждое мое слово.

— Каллум, — говорю я. — Нет… уже нет.

— И ты окончила первый курс в университете? — спрашивает тетя Мег. Значит, мама ей не рассказала, что я ушла. Когда я пытаюсь кивнуть, голова кажется слишком тяжелой.

— Да, — отвечаю я, потому что легче просто притвориться. — Да, все хорошо.

Я пытаюсь отвечать на все их вопросы, но это еще тяжелее, чем улыбаться. Я хочу кричать… внутри я и так кричу. Некоторые из них смотрят на меня в замешательстве, а некоторые даже переглядываются: «Что с ней такое?» Обеспокоенные взгляды. Видимо, я не похожа на Оливию, которую они помнят. Та девчонка много болтала, гуляла и смеялась. Но я уже не та Оливия, которую помню сама. И не знаю, как ее вернуть. Не могу играть перед ними роль. Я не моя мать.

Внезапно мне кажется, что я не могу дышать, что воздух не поступает в легкие. Мне хочется сбежать от их вопросов и добрых, обеспокоенных лиц. Я говорю им, что иду искать туалет. Их это не волнует. Может, они даже рады. Я отхожу от толпы. Кажется, мама зовет меня по имени, но я иду дальше, а она не зовет снова, наверное, потому что теперь разговаривает с кем-то еще. Мама любит публику. Я иду быстрее. Снимаю свои дурацкие туфли, которые уже испачкались в грязи. Не знаю, куда иду, просто в противоположном от людей направлении.

Слева от меня — скалы из черного камня, они блестят от брызг воды. Местами они обрываются, будто большой кусок внезапно исчез в море, оставив за собой неровную линию. Интересно, что бы я почувствовала, если бы земля вдруг ушла из-под ног, просто исчезла, и у меня не осталось бы выбора, кроме как пойти ко дну вместе с ней. На мгновение я понимаю, что почти надеюсь на это.

Ниже тропы, по которой я иду, между утесами виднеются небольшие пляжи из белого песка. Далеко внизу бушуют огромные волны с белыми шапками. Я позволяю ветру обдувать меня, пока не возникает чувство, что с головы рвутся волосы, а веки не выворачиваются наизнанку; ветер давит на меня, будто изо всех сил пытается столкнуть вниз. На лице остается соленый привкус.

Вода там ярко-голубая, как на фотографии с карибских островов, куда в прошлом году ездила моя подруга Джесс со своей семьей и выложила около пятидесяти тысяч фотографий в «Инстаграм» себя в бикини (все, конечно же, отфотошоплены так, что ее ноги выглядели длиннее, талия — тоньше, а грудь — больше). Пожалуй, я смотрю на что-то очень красивое, но я не чувствую красоты. Я больше не могу чувствовать ничего хорошего: вкуса еды, тепла солнца или радости от любимой песни по радио. Глядя на море, я чувствую лишь тупую боль где-то под ребрами, которая саднит, как старая рана.

Я нахожу менее крутой спуск, который похож на склон, а не откос. Мне приходится пробираться сквозь кусты, которые там растут, маленькие, жесткие и колючие. Они цепляются за мое платье, когда я прохожу мимо, а потом я спотыкаюсь о корень и лечу к берегу, кувыркаясь вперед. Я чувствую, как рвется шелк — Джулс с ума сойдет — и потом падаю на колени — бам! Колени болят, а я могу думать лишь о том, что в последний раз я так падала еще в детстве, в школе, может, лет девять назад. Мне хочется плакать, как тогда, потому что это должно быть больно, все мое тело должно болеть, но слез нет — я уже давно не могу расплакаться. Наверное, тогда все было бы лучше, но не могу. Это как утраченная способность, как давно забытый язык.

Я сажусь на мокрый песок и чувствую, как он пропитывает платье. Колени покрыты настоящими ссадинами с детской площадки — розовыми, свежими, зияющими. Открываю свою маленькую расшитую бисером сумочку и осторожно достаю лезвие. Приподнимаю ткань платья и прижимаю бритву к коже. Смотрю, как появляются крошечные ярко-красные капли крови — сначала медленно, потом быстрее. Хотя я и чувствую боль, но все равно кажется, что это не моя кровь, не моя нога. Так что я сжимаю порез, выжимая больше крови, и жду, когда почувствую, что она моя.