— Ты разве не знаешь? Мадлен мертва. Она похоронена вместе со всеми, кто погиб за наше дело в Одельтауне. Мне сказали, что она погибла храбро. Она стреляла из моей винтовки. Она была хорошим стрелком. Могла зарядить и выстрелить трижды за минуту. Никто из патриотов так не умел. — Речь его прервалась рыданиями.
Мартин покачал головой, не веря в сказанное. Очевидно, Жак сошел с ума, потрясенный битвами и поражениями. Он, возможно, решил, что Мартин предатель, и все придумал, чтобы защитить Мадлен. Он осторожно подошел к Жаку.
— Послушай, Жак. В Одельтауне был ты, а не Мадлен. Среди патриотов не было женщин с винтовками. — Он ободряюще похлопал Жака по плечу. — Ты меня знаешь. Я твой друг. Я никогда не предам ни тебя, ни Мадлен. Я люблю ее так же сильно, как и ты. Скорее проводи меня к ней.
Жак словно ушел в себя. Он говорил монотонно, будто не слышал сказанного Мартином. Слова его звучали ровно и без эмоций, невнятные от выпитого и обращенные в воздух. Но еще до того, как он закончил, они превратили кровь Мартина в лед.
— Она лежит на кладбище в Сент-Винсенте. С мамой и папой. Я ничего не сказал о причине ее смерти. Кюре похоронил ее во вторник как добрую христианку. Да упокоится душа ее с Богом.
Жак говорил еще о чем-то. А Мартин застыл, тяжело дыша. Это было правдой. Мадлен больше не было. Он чувствовал, как слезы собираются внутри, наполняя его тяжестью, которая потом поднимется к глазам, чтобы со временем возвращаться в его памяти грустью горько-сладких воспоминаний.
— Я позволил ей пойти вместо меня. Я не хотел, но боялся. Она могла рассердиться на меня. У меня не было выбора, разве тебе не понятно?
Мартин сжал пальцы левой руки в кулак. Ему хотелось ударить этого маленького трусишку, убившего его Мадлен. Он сделал шаг вперед. Но тут в его памяти появился Жозеф-Нарсис на дороге в Конавагу, мертвая собака и Теодор Браун, кровь и крики в Бейкерс-филде. Затем хлынули слезы и раздались продолжительные рыдания, неподвластные ему. Он опустил голову на стол и плакал, забыв о времени. Когда он поднял голову, комната была пуста и погружена в полную темноту. Чувствуя себя таким одиноким, каким никогда не был в своей жизни, он в полном безразличии вышел из дома на холод. Шел сильный снег, и ветер разметал его, превращая в непроглядную пелену. Было опасно пускаться в дорогу в такую метель. Но если бы даже все было по-другому ему нужно было остаться. Попрощаться с Мадлен.
Мартину потребовалось несколько минут, чтобы растопить плиту. Он зажег лампы, и комната Мадлен, их комната, вскоре пожелтела от света. После этого он зажег свечи, и, когда они все разгорелись, встал перед ними на колени. Очевидно, сверток в кармане его тяжелого пальто мешал ему, и он достал Мадонну из кармана, поставил ее на стол перед изваянием. Отблеск свечей упал на ее лицо, и он понял, что именно они притягивают его взгляд, а не то место над алтарем, где Мадлен видела то, что так вдохновляло ее. Он долго стоял на коленях, ища глазами Мадлен или, скорее, то, что виделось ей. Но Мадлен не вышла из тьмы, чтобы присоединиться к нему в этом последнем прощании или обете вечной любви. Не появилось из-за алтаря и видение, чтобы позволить ему заменить Мадлен собой, связать его с ней, предложив утешение в открывшейся неопределенности. Не было ничего, кроме пустоты и свистящего звука от свечей, затухавших от сквозившего из щелей холодного воздуха.
Огонь в плите догорел, и Мартин улегся в ее постель, дрожа от холода. Ему нужно было побыть здесь еще пару часов, пока не утихнет метель. Ему показалось, что он долго разговаривал с Мадлен в темноте сквозь приглушенные рыдания, пока наконец не уснул.
Раздался шум, и Мартин вскочил на кровати. Шестеро человек в форме и с винтовками ворвались в комнату. Один их них свалил алтарь на бок, направляясь к нему, и замахнулся винтовкой. Мартин почувствовал обжигающую боль, когда удар прикладом пришелся ему по голове. Затем его схватили и грубо поставили на ноги, толкнув к старшему, судя по знакам отличия, офицеру.
— Вы Мартин Гойетт? — заносчиво спросил он.
Мартин в оцепенении кивнул.
— В таком случае мне следует арестовать вас по обвинению в измене ее величеству и ее подданным. — Офицер кивнул дородному солдату. — Дайте ему одеться и наденьте кандалы. — Затем посмотрел на Мартина. — У предателей нет прав, выродок. Помни это. Таких ублюдков, как ты, повесить мало.
И тут Мартин увидел Жака. Он стоял за солдатами. Глаза его были полны страха и чего-то такого еще, что, как позже понял Мартин, являлось стыдом.