Список войны

Вот Шурик и прикинул… Ведь хлеб в район можно сдавать в первичном, так сказать, виде, необработанным – зерном, а можно и молотым – мукой. Причём муку даже охотнее принимают, чем зерно, – возиться не надо, молоть, тратить время, когда есть мучица – засыпай её в бадью и меси солдатам на обед душистые крутобокие караваи. И вот какая вещь – от помола ведь отруби остаются, они фронту, солдатам не нужны – не мука же! А эти отруби можно в дело пустить, смолоть их ещё раз и выпечь хлеб. Здесь, в голодном тылу! Настоящий, духмяный хлеб – не какой-нибудь «фанерный», что с опилками и с сеном пополам, а настоящий, вот ведь как!

Но для этого необходимо иметь мельницу – не кулаком же дробить твёрдые, как картечь, зёрна.

Вот у Шурика и зародился план; он словно лучик света в вечерней мгле, когда солнышко уже за землю ухнуло, а звёзды ещё не раскочегарили свои огни, прорезался. Даже теплее в морозный черствый вечер от этого лучика сделалось.

Утром, спозаранку, когда тьма ещё и не пожижела, Шурик привёл к сараю Вениамина, Юрку Чердакова, двух стариков – Петра Овчинникова и Елистрата Глазачева.

– Ну и для чего мы тут норы в снегу рыть будем? – сиплым, хмурым от недосыпа голосом спросил Елистрат Иваныч, дело его дедовское, спать бы ему и спать в это глухое буранное время, ан нет – ночи сплошь бессонные, гудят старые кости, ноют, прокалывает их холодом и болью, нет ни минуты покоя – случается, целыми ночами дед Елистрат Иваныч глаз сомкнуть не может, вот и хмур он, сиплоголос, под глазами – сизые морщинистые мешки, слезами до краев налитые, ткни в припухлость пальцем и солёная жижка прольётся. Проскрипел: – Баловство это – рытье твоё. Сусличья работа.

– Не баловство, дед Елистрат, – живо возразил Шурик, – под снегом локомобиль схоронен, откопать его надо, – тут он не выдержал взятого поначалу спокойного ровного тона, сорвался, зачастил, окутываясь густым паром, даваясь словами, плюща их, словно шоколадные конфеты, которые пробовал всего лишь один раз в жизни, до войны, мать из района, со слёта передовых колхозниц привозила – и, боясь, что деды, Юрка Чердаков и Вениамин пошлют его к этакой матери (так оно, кстати, и будет, если узнают, зачем ему локомобиль), пустился на военную хитрость: – Из района, военкоматовские товарищи запрос прислали. Говорят, за нашим колхозом локомобиль, и его надо немедленно сдать. Доставить в район. Фронту он понадобился, вот.

– Для каких же это целей, если не секрет? – недовольно пробурчал дед Елистрат.

– Видать, план кое-какой у военного командования на этот счёт имеется, – не замедлил встрять в разговор дед Петро. Похмыкал. Кажется, наступал момент, когда он деда Елистрата сможет подсечь: – Только вона, Елистрат, нас с тобой в известность не поставил. Вот генералы, вошь едреная, совсем от рук отбились, – тут в голосе старика Овчинникова прорезалось такое неприкрытое ехидство, что Елистрат Иваныч, собиравшийся было прикрикнуть на приятеля, застыл в изумлении, будто петух, которого куры погнали со двора, потом, поняв, в чём дело, растянул бледные старческие губы в слабой улыбке, перевёл взгляд на Шурика. Проскрипел:

– Она же ни на что не годится, машина эта. Куча ржавья, а не локомобиль. Навоз. Одни дыры и гниль.

– В военкомате сказали: если неисправен – починить надо. Кровь из носу! И сдать фронту.

– Кровь из носу, кровь из носу… – недовольно, не сходя с места, затопал ногами дед Елистрат. – А если этой кровянки уже нет, вся кончилась, тогда что? – Сипло втянул в себя воздух, в горле у него что-то заклокотало: хоть и крепкую стать имел дед Елистрат, прочно был срублен, а годы брали своё. – И специалистов среди нас нету, никто эту локомобилю не знает. Он, что ли, будет чинить? – дед Елистрат ткнул в своего наперсника жёстким указательным пальнем, выставленным на манер пистолета. – Да он даже ложку, которой суп едят, починить не сумеет. Детскую игрушку от плуга ещё сможет отличить, а шуруп от лошади – нет.

– Насчёт шурупа – это ты зря, – укоризненно произнёс дед Петро, вздохнул печально: опять этот партизан на него нападает! Всё никак угомониться не может, тьфу! Хотел дед Петро разозлиться, да злости не было – растерял, растряс, израсходовал всю за долгие годы.

– Ладно, – смиряясь, махнул рукою дед Елистрат, стряхнул слёзы, собравшиеся в углах глаз, – раз для фронта, то будем раскапывать локомобилю.

Позвали еще ребят из школы на подмогу, но откопали локомобиль лишь к вечеру. Агрегат этот хоть и ржав был, сплошь в коросте, а свищей и дыр, однако, не имел – корпус целый. И погорелостей нет. У Шурика – вот ведь! – надежда затеплилась. Ломами, слегами, подкладывая под бокастую чугунную тяжесть деревянные катки, дружно ухая и роняя на снег пот, передвинули «локомобилю» в сарай, в затишье стен, где от толкотни народа, от тесноты враз потеплело, сделалось веселей, всхлипы, свист ветра стали не так страшны.

«Коллектив есть коллектив. Вместе, верно, даже умирать не страшно», – думал растроганный Шурик, открывая для себя эту старую истину. Заморгал благодарно.