– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – участливо спрашивает Герберт, когда я опускаюсь на пассажирское сиденье его машины.
– Мне нужно в больницу, к Остин, – говорю я, игнорируя его вопрос.
Я хочу застегнуть ремень безопасности, но Герберт сжимает мою руку:
– Ты совершенно измучилась, разрываясь между работой и больницей. Всю эту неделю я почти тебя не вижу.
– Я нужна Остин.
Герберт подносит мою руку к губам и целует ее:
– Любовь моя, врачи и сестры делают все, что нужно Остин. Позволь себе немного отдохнуть. Доставь мне удовольствие пообедать в твоем обществе.
Он прав. У Остин есть все, что нужно. И она вряд ли по мне скучает. Но дело в том, что я скучаю по ней. Я смотрю Герберту прямо в глаза, надеясь встретить в них понимание:
– Прости, не могу.
Герберт не обманывает моих ожиданий. Тяжело вздохнув, он включает зажигание и покорно везет меня в больницу.
Я подхожу к инкубатору Остин, рассчитывая увидеть синий свет, к которому успела привыкнуть. Но свет выключен, повязка с глаз девочки снята. Она лежит на животе, повернув головку набок. Я наклоняюсь и смотрю на ее личико.
– Привет, малышка! – говорю я. – Сегодня ты отлично выглядишь.
Ко мне подходит медсестра ЛаДонна.
– Уровень билирубина у нее пришел в норму. В световой терапии Остин больше не нуждается. Хотите взять ее на руки?
За эти два дня, пока малышку лечили светом, я несколько раз опускала руки в кювез и касалась ее кожи. Но на руках я еще не держала ее ни разу.
– Очень! – киваю я. – Если только это ей не повредит.
Сестра ЛаДонна улыбается:
– Ей будет приятно. Тепло человеческих рук – это то, что ей сейчас нужнее всего. И она вовсе не такая хрупкая, как кажется.
После смерти Санквиты медсестры стали со мной особенно приветливы. Они знают о моем намерении удочерить Остин и обращаются со мной как с ее мамой, а не как с посторонней посетительницей. Но в отличие от сияющих, самоуверенных молодых матерей, которых так много в этой больнице, я чувствую себя неуклюжей и совершенно неготовой к новым обязанностям. Санквита доверила мне ребенка, рождение которого стоило ей жизни. Счастье и благоденствие этой крохи теперь зависят только от меня, а она кажется мне загадочной, как инопланетянка. А вдруг я снова потерплю поражение, как с Питером Мэдисоном?
Сестра ЛаДонна поднимает крышку инкубатора, над которым я прикрепила фотографию школьного удостоверения Санквиты, берет Остин на руки, регулирует проводки и трубки. Заворачивает малышку в одеяльце и передает мне тугой сверток, который я благоговейно принимаю.
– Дети обожают, когда их укачивают, – сообщает она.
Остин совершенно невесома. После рождения она потеряла две унции. Мне сказали, что это нормальное явление, но я все равно беспокоюсь. В отличие от здоровых младенцев, Остин с ее мизерным весом некуда худеть. Согнув локоть, я устраиваю на нем головку малышки. Личико ее морщится, и она заходится плачем, который приглушает маска, по-прежнему закрывающая ее рот и нос.
– Она плачет! – испуганно восклицаю я и протягиваю сверток сестре, надеясь, что она уложит девочку обратно в инкубатор.
Но ЛаДонна лишь улыбается. Я прижимаю Остин к себе и начинаю слегка покачивать, но жалобное, душераздирающее хныканье не прекращается.
– Я делаю что-то не так? – обращаюсь я к медсестре.
– Она сегодня весь день капризничает. – ЛаДонна бросает на меня ободряющий взгляд и спрашивает: – Знаете, о чем я подумала?
– О том, что мать из меня никудышная?
– Вот уж нет! – машет она рукой. – Вы будете отличной мамой. Я подумала, что Остин не помешало бы кенгурирование.
– Мне нравится это слово! – усмехаюсь я. – Сестра, прошу вас, не забывайте, что имеете дело с полным неофитом. Я имею в виду не Остин. Объясните, что это за зверь такой – кенгурирование.
ЛаДонна смеется:
– Речь идет всего лишь о тесном тактильном контакте между матерью и новорожденным, как между кенгуру и ее детенышем, которого она носит в сумке. Исследования показывают, что, когда новорожденный находится у материнской груди, у него нормализуется дыхание, сердечный ритм и температура. Материнское тепло действует лучше всякого инкубатора. Тактильный контакт с матерью помогает новорожденному набрать вес, потому что он лучше усваивает пищу.
– Правда?
– Конечно. Представьте себе, материнские груди способны изменять температуру, подстраиваясь под температуру тела ребенка. Благодаря тактильному контакту дети становятся спокойнее, они меньше подвержены внезапной остановке дыхания… В общем, для ребенка нет ничего полезнее. Давайте попробуем?
– Но ведь я же не ее мать… Я хотела сказать, не ее биологическая мать…
– Тем больше причин укрепить связь между вами. Сейчас принесу ширму, чтобы вы остались с ней наедине. А вы пока распеленайте Остин. Снимите все, кроме подгузника. Принести вам больничную рубашку для кормления или просто расстегнете блузку?
– Мм… Думаю, лучше я расстегну блузку. А вы уверены, что из меня получится кенгуру, хотя я ненастоящая мать Остин? Вдруг малышка простудится, а пользы не будет никакой?