– Да. Его мать умерла при родах, и он остался с эмоционально отстраненным отцом, который редко проявлял к нему внимание, не говоря уже о привязанности, – объясняет Альберт. – Конечно, у него будет расстройство привязанности, когда он вырастет.
– Совершенно верно. – Сэм указывает на Альберта и кивает. – Я совсем забыл про его мать. Сколько ему было, когда она умерла?
– Шесть дней от роду.
– Да, это жесть. – Сэм качает головой. – Напомни еще раз: почему она умерла?
Альберт в замешательстве поднимает голову. – Не уверен, что помню. – Он облизывает палец и отлистывает блокнот назад. – Вот. – «Мать, причина смерти». О. – Он хмурится. – Вы оставили это пустым.
– Правда? – Уточняет Сэм. – Дай посмотреть. – Он открывает ящик соседнего стола и достает блокнот, впечатленный твердостью своей руки.
– Место рождения – Чикаго, – бормочет Сэм, читая свои записи. – О… – он тычет пальцем куда-то в страницу, изображая удивление. – Я все неправильно понял. Мать этого пациента не умерла во время родов.
– Она не умерла? – Переспрашивает Альберт.
– Нет. Она прожила до шестидесяти семи лет. Она была вынуждена отдать ребенка на усыновление, когда ему было шесть дней от роду, супружеской паре в Уэйне, штат Индиана. Ее звали Агата Лоуренс, и она была твоей биологической матерью. – Сэм закрывает блокнот и смотрит Альберту в глаза. – Пациент, о котором мы говорим – это вы, Альберт. Или мне следует звать вас Красавчиком?
Глава 49
Я отшатываюсь назад. – Как вы?..
– Вы хотели, чтобы я узнал, – объясняет доктор Статлер, откидываясь на спинку кресла.
– Нет, я…
– Да ладно, Альберт. – Сэм смеется. – Это же как из справочника по психологии. Вы засунули меня в гардероб со своей историей рождения. Это ваше подсознание искало моей помощи.
– Нет, это не так, – я встаю. – Мне нужно идти.
– Садитесь, Альберт. И мы поговорим.
Я колеблюсь, а затем снова сажусь, сжав кулаки. – Если вы не возражаете, я хотел бы задать вам несколько вопросов. – Доктор Статлер открывает чистую страницу и щелкает ручкой. – Когда и как вы узнали, что Агата Лоуренс была вашей биологической матерью?
Я колеблюсь, считаю до десяти.
– О чем вы подумали, когда прочли это письмо?
– Я думал, это мошенники, – говорю я. – Один из тех «Нигерийских принцев[65]
», что хочет забрать мою последнюю тысячу долларов. Единственной семьей, что у меня осталась, был мой отец. Если предположить, что он все еще жив. И если бы он хотел со мной связаться, то ему стоило лишь ответить на рождественскую открытку – я шлю ему такие каждый год. – Тяжелый телефон в моих руках, телевизор выключен, слабо пахнет жареной едой из «Счастливого Китайца» внизу, а я набираю номер телефона, напечатанный на фирменном бланке. – На звонок ответила женщина-адвокат, – рассказываю я доктору Статлеру. – Я спросил ее, не шутка ли это, и она ответила, что предпочла бы поговорить лично. Она говорила всерьез.– Кто-нибудь сопровождал вас в Нью-Йорк?
Я смеюсь. – Да, конечно. Например, кто? Моим единственным другом была Линда, и даже если бы ее сын не подал заявление на охранный ордер, агентство никогда бы не разрешило мне взять ее с собой в Нью-Йорк. На Пенсильванском вокзале я пробрался сквозь толпу ворчливых людей на верхний этаж, где мужчина в мятом костюме, от которого пахло сигаретами, держал табличку с моим именем. Он подвел меня к черной машине, в карман сиденья передо мной были втиснуты две бутылки теплой воды из «Польского источника[66]
».– Их офис был на Парк-Авеню, и симпатичная молодая женщина провела меня в конференц-зал. – Там был поднос с бейглами с сырой рыбой, и уже очищенная клубника. Кто-то постучал, а затем вошли четыре человека в костюмах, сели вокруг меня в форме буквы «U» и показали мне фотографии женщины с буйными рыжими кудрями и очками в ярко-синей оправе. – Мне сказали, что она родила меня пятьдесят один год назад в больнице под Чикаго, штат Иллинойс.
– Я читал ее записи о беременности и родах, – вставляет доктор Статлер. – Довольно травмирующе.