Спокойствие не восстановлено

Ему вдруг захотелось бежать отсюда сломя голову. Куда угодно, только подальше от этой скамьи, от холеного, тщательно выбритого старика в синем стеганом халате с длинной трубкой в руках, его, Гошкиного, не хозяина владельца! Гошка даже сделал невольно движение в сторону. Но Прохор, должно быть угадав его намерение, остановил:

- Погодь, солдатик. Тебе тут первейшая наука. По счастью, на чужой беде в сей раз. Гляди и запоминай.

Старый барин опустился в кресло, услужливо подставленное седеньким худым человеком, барского обличия.

- Кто у нас нынче? Никифор? Что же ты, братец? - холодно спросил Стабарин, обращаясь к дюжему мужику, смятенно мявшему в руках ветхую поярковую шапку.

Мужик повалился на колени:

- Смилуйся, государь!

Стабарин брезгливо скривился:

- Пустое, Никифор. А завтра урок не выполнишь, велю кликнуть Мартына. Григорий, приступай.

Человек с лисьей физиономией согнулся пополам:

- Слушаюсь, батюшка! - И Никифору: - Ну, буде... буде утруждать барина.

Мужик тяжело поднялся с земли и покорно лег на скамейку.

- Трубку! - произнес помещик. - Хотя надо бы две.

- Благодарствуем... - проговорил невнятно мужик на скамейке. И тише, чтобы не услышал барин, лисьемордому просительно:

- Не замай, Григорий Иванович. Отблагодарю...

- Но! Но! - стрельнул глазами лисьемордый, очевидно опасаясь, что слова мужика донеслись до барина.

Свистнули в воздухе розги и, брызгнув водой, с силой опустились на голое белое тело мужика, выглядевшее ужасно жалким и беззащитным.

- Полегче, родимый!

- Но! Но! - высоким голосом повторил Григорий. - У меня не понежишься...

- Батюшка, вступись... - взмолился мужик, обращаясь теперь к помещику. - Ить в поле мне завтра...

- За дело, Никифор! За дело! - удовлетворенно, почти благодушно отозвался барин. - У меня зря не наказывают, сам знаешь.

Свистели и с мерзким звуком, от которого Гошку передергивало, опускались розги. Вскрикивал и стонал мужик. Покуривал неторопливо поданную ему трубочку барин. Понурившись, ожидали своей очереди мужики и бабы.

- Ничо! Ничо! - гневно подбадривал Гошку отставной солдат Прохор. Мы к этому народ привычный, а ты возьми да не привыкни! То-то будет потеха!

Откуривши трубочку, Стабарин молвил:

- Будет на сегодня, Григорий!

- Благодарствую, батюшка... - натягивая порты, поднялся со скамьи Никифор.

- Кто у нас следующий?

- Анфиса, батюшка! - поспешно ответил Упырь. - У барыни, извиняюсь, подол юбки спалила утюгом.

- Анфиса?! - даже весело осведомился Стабарин.

Молодая баба с оттопыренным животом повалилась на землю:

- Виновата, барин, голубчик! Виновата!

- Это хорошо, что сознаешь свой проступок. Однако наказать тебя придется.

- Так ить дитю, голубчик барин, жду...

- Отлично, Анфисушка. Известно, женское дело. Но ты мои правила знаешь. Григорий!

- Хватит с тебя на сегодня, - сказал Прохор. - Пошли отсюдова...

Лишь краем глаза увидел Гошка, как после бесполезных слезных просьб и молений легла на скамью и Анфиса.

- Вот что, солдатик! - сказал Прохор. - Видал ты лишь малую толику того, что самому придется испытать. И чтоб таковую радость отодвинуть подалее, повторяю первый мой завет: проглоти язык. Будто ты глухой, а главное, немой. Второй - позднее, когда оглядишься да попривыкнешь. Его, как острый нож или другое оружие, не следует давать прежде времени.

Дед Семен согласно кивал головой:

- Так говоришь, Прохор. Так! Слушай его, Гоша. Плохому не научит.

Показалось вдруг Гошке, что меньше и старше, нет, старее сделался за эти недели сильный и жилистый дед Семен. Словно помельчал, что ли, надломился и сник.

Глава 8

ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО

Впечатляющими были Прохоровы предупреждения и барская "трубочка", а Гошку тянуло к господскому дому. Там текла покойная, чистая и красивая жизнь, столь отличная от жизни Никольских крестьян, его собственной и в особенности его родичей, обретавшихся теперь в грязной и тесной людской, где вечно громко ссорились и откуда доносились бабий визг и тяжелая мужская брань. В господском доме редко повышали голос, там слышались веселые разговоры, смех. По вечерам, когда мужицкое Никольское засыпало, в окнах загорались огни звучала музыка.

Недели две Гошка обходил барский дом стороной. По всем делам туда ходил дед Семен, иногда прихватывая с собой отставного солдата. Однако Гошка с живейшим любопытством наблюдал за жизнью дома и очень скоро узнал всех его обитателей. Вместе со старым барином было четверо господ Триворовых: сам Александр Львович, его сын Михаил Александрович с женой Натальей Дмитриевной и восьмилетним сыном, которого дед называл Николашкой, а мать, на английский манер, Ники. Под одной с ними крышей и их милостью в доме также жили разорившийся помещик, бывший сосед Триворовых, Владимир Владимирович Неделин, тот самый старичок, что во время первой "трубочки" подвинул Александру Львовичу кресло, и дальняя родственница Триворовых, крупная, пугливая дама, Вера Григорьевна. Кроме того, подле молодой хозяйки почти неотлучно находилась Аннушка, высокая, с угольно-черными, неожиданными для ее светлых волос, глазами, девушка лет шестнадцати.

На вопрос о ней Прохор ответил:

- Воспитанница.