Спокойствие не восстановлено

В Каменку! Много слышал Гошка про нее. И ничего хорошего. Вроде как Сибирь здешняя, куда отправляют в ссылку иль на каторгу.

Мужик широко и размашисто зашагал впереди. Гошка едва поспевал следом. На заднем дворе подле лошади, запряженной в телегу, стоял Упырь.

- Все понял?

Мужик поклонился.

- В лучшем виде справлю. Не сумлевайся, Трофимыч.

- Поезжай.

Мужик вывел лошадь под уздцы на дорогу. Бочком вспрыгнул на телегу.

- Но, пошла! - дернул вожжи.

Гошка последний раз оглянулся на усадьбу. Золотилась маковка церкви. Сквозь зеленую листву виднелся барский дом. Темнела, наполовину скрытая кустами, конюшня. И в воротах в красной рубахе и добротных сапогах, по-хозяйски крепко, чуть расставив ноги и заложив руки за спину, - Упырь. Пегие голова и борода, красная морда и безжизненные, как у мертвеца, глаза.

"Господи! Хоть от него-то подалее!" - даже испытывая некоторое облегчение, подумал Гошка. И, догнав лошадь, взобрался на телегу.

- Куды? - обернулся мужик. - А ну, слазь! Ишо будешь у меня животную томить. Не барин - дойдешь пешком...

Гошка на мгновение замешкался, и мужик резко и больно, как скотину, которая идет не туда, куда надо, хлестанул его кнутом.

- Пошел отседа!

Гошка поспешно спрыгнул с телеги.

- Чего дерешься?

Мужик не обернулся на Гошкины слова. То ли не слышал, то ли не счел нужным.

- Ну, веселей! - дернул еще раз вожжи и пустил лошадь рысцой.

Что поделаешь? Потрусил за телегой и Гошка.

"Хорошенькое начало!" - подумал про себя.

Однако того, что ожидало его в Каменке, он, при всем своем богатом воображении, ни предвидеть, ни предположить не мог. Верст пять отделяло Каменку от Никольского. Поначалу он не обратил внимания на фигуру, стоявшую в воротах хозяйственного двора. Но, по мере приближения к ним, Гошку стал охватывать не страх - ужас. Все отчетливее он видел: в воротах стоит... Упырь. Ошибиться было невозможно! Сивые, словно присыпанные солью, голова и борода, красная рубаха, чуть расставленные ноги в крепких сапогах, руки назад. И все тот же мертвенный, пустой взгляд, устремленный в пространство.

Гошкины ноги вдруг отяжелели и перестали слушаться. Нечистая сила!

- Эй, чего рот разинул! - прикрикнул мужик. - Поспешай! Не то... пригрозил кнутом.

И тут Гошка с еще большим ужасом понял: "Нет, никакое не виденье стоит в воротах, а самый настоящий, живой, во плоти и крови, Упырь. Как? Каким образом?! Дорога одна, прямая, бежит по полям и лугам. Ни спрятаться, ни объехать. Не по воздуху же он перелетел, обернувшись черной птицей?" А между тем, как ни дико было такое предположение, иного Гошка придумать не мог.

Возница, поравнявшись с Упырем, придержал лошадь, спрыгнул с телеги и, снявши шапку, поклонился:

- Прибыли, Трофимыч. Куды мальца прикажешь?

- К Митьковым на постой.

- Слушаюсь, - мужик поклонился и надел шапку. - Все справлю, как велел...

Словно в кошмарном сне! Обогнули усадьбу, парк, Гошка спросил возницу, без особой надежды на ответ:

- Откуда он тут?

Мужик головы не повернул.

На Каменке лежала еще более тяжелая печать времени и одряхления. Господский дом заколочен и, похоже, необитаем. Сад и парк - запущены. Особенно гнетущее впечатление производила сама деревня. Изба Митьковых стояла у дальней околицы, низенькая, ветхая, вросшая почти до самой крыши в землю. За покосившимся плетнем - огород. Два яблоневых дерева и слива. Пяток ягодных кустарников. Все, как на ладошке, видно с улицы.

- Эй, есть кто живой? - крикнул Гошкин провожатый и постучал кнутовищем в окошко.

Полное молчание было ему ответом.

- Скажешь, староста на постой определил!

Мужик вернулся к лошади.

- Но, пошла!

Полуденное солнце стояло высоко. Жаворонки вились в голубом небе. Остро пахло цветами, землей, навозом. Бурьян дружно стоял вдоль улицы, крепкий, буйный. Пчелы перелетали с цветка на цветок. Мягко жужжали тяжелые шмели. Звонко и назойливо - мухи. Воробьи барахтались в пыли посреди улицы. Что-то выискивали и деловито клевали куры. Прокричал петух. Тявкнула собака. И - ни единой человеческой души. Точно вымерла деревенька. Словно развалюха-изба и все окружающие жили без людей. Одни. Сами по себе.

Захотелось пить. Колодец остался в начале улицы. Гошка толкнул дверь избы, авось найдется ковшик воды. Дверь пропустила его неохотно, и, едва переступил порог, захлопнулась, толкнув в спину. Густой душный полумрак стоял в избе. Когда предметы стали понемногу выступать из темноты, обнаружилось, что половину избы занимает печь. А на печи сидит кто-то. Лицо маленькое, сморщенное, точно гнилое яблоко. Волосы и бороденка топорщатся легким пухом. Рот ввалился. Глубоко посаженные водянистые глаза смотрят остро и внимательно.

Гошка оцепенело уставился на странное существо. То, в свою очередь, на Гошку.

- Ты откудова? - спросил дребезжащий тенорок.

Гошка понял: никакое это не чудище, а обыкновенный старик, который доживает свой век на печке.

- Из Никольского. А раньше жили в Москве.

- Ишь ты! - бойко откликнулся дед. - А я, как родился тута, так и помру. Далее Никольского нигде не бывал...

- Попить, дедушка, где бы?