Сполохи

Когда Стефанов очухался, он увидел, как приказчик выезжает со двора. Рядом с Нилом сидела растрепанная, без платка Маремьяна и голосила. Прижавшись к ней, подвывали перепачканные в грязи ребятишки. Евлашка осторожно трогал волосы отца.

В башке гудело. Нил пощупал затылок — крови нет, зато шишка с кулак. Шатаясь, поднялся, бесцельно побродил по двору. «Что же теперь делать? Дожил, нечего сказать: одежи что на себе, хлеба что в себе — и голо, и босо, и без пояса. Хоть Евлашку в кабалу отдавай. Нет уж дудки! Уходить надо. Но куда. Податься бы в южные окраины — там жить легче, но скорее сыщут и обратно вернут. А может, — на Север… Старики говорят, что уходят туда люди, несогласные с Никоном, с новыми законами. Однако житуха там тяжкая… Думай, Нил, думай…»

Горько причитала Маремьяна. Прикрикнул на нее:

— Да заткнись ты!

Маремьяна спрятала в ладонях исхудавшее лицо.

Красивая была девка Маремьяна, а ныне от красоты одни глаза остались, да и те провалились в темные глазницы. В бедности, нужде беспросветной проходило замужество. Однако Маремьяна не жаловалась: Нил оказался работящим мужем, бил ее редко да и то, когда уж самому невмоготу бывало, ребят зря не забижал и все, что нарабатывал, в дом приносил. Но, видно, так водится: все любят добро, да не всех любит оно. И вот сегодня впервые дохнула на них могильным холодом смерть.

Нил вывел из сарая Серка, погладил седую гриву, стал запрягать в фуру.

— Собирай пожитки, — сказал он жене.

Маремьяна, опираясь рукой о землю, тяжело поднялась, заправила под платок волосы. Ребятишки швыркали носами, не выпускали из ручонок материного подола.

— Какие у нас пожитки, — вздохнула Маремьяна, — сам знаешь: в баню собраться — из избы выехать. Куда же теперь-то?

Глядя, как Нил зло затягивает гужи, она подумала, что, может быть, он верно замыслил, ведь на хуторе ждет их голодная смерть, никто не сможет помочь, никому до них дела нет… И все же куда уезжать? Зима на носу, ребятишки босы, не одеты.

— Стало быть, в бега… — тихо промолвила она. — Поймают — на козле забьют.

— Не твоя печаль, — огрызнулся Нил.

— Боязно. Коли что случится, куда ж детишки денутся? По миру пойдут, горемычные, в кабалу вечную…

Нил резко обернулся, и Маремьяна испугалась его гневного взгляда.

— Ведь околеем тут!

— А изба, а двор?

— Спалю! Пропади все пропадом!

Маремьяна подошла к мужу, погладила по плечу:

— Не надо, Нилушка. Вдруг кто-нибудь сюда поселиться захочет. Место доброе…

Нил молча налаживал сбрую. Когда кончил, буркнул:

— Ладно, быть по-твоему.

Доехав до опушки леса, Нил спрыгнул с фуры в жухлую мокрую траву, снял с задней стенки топор и сунул его за пояс под армяк. Два младшеньких спали, убаюканные качкой, посапывали и причмокивали во сне. Рука сама потянулась погладить их по льняным головкам, и тут же Нил рассердился на себя за свою слабость. Он торопливо обошел фуру, дотронулся до жениного плеча.

— А? Что? — встрепенулась Маремьяна.

— Ждите меня тут, — хрипло проговорил Нил, — да никуда не отъезжайте. Скоро вернусь.

— Куда же ты?

— На кудыкину гору…

Он поглубже натянул шапку и быстрым шагом двинулся вдоль опушки, не оглядываясь.

А Евлашка не спал. Он видел, как отец брал топор, и притворился спящим, когда его головы коснулись отцовские пальцы, а теперь молча глядел вслед тятьке. Недоумевал Евлашка, зачем отцу понадобился топор — в темноте дров не нарубишь, раньше надо было думать, а то попросил бы его, Евлашку, он бы мигом… Глаза у отца страшноватые, злые, ушел в ночь…

Евлашка забился в угол, устроился поудобнее. Веки слипались подкатывал «тихон». Рядом глухо шумел ночной бор.

…Изба приказчика Шелапутина чуть виднелась за высоким тыном, и узнать, почивает хозяин или бодрствует, можно было по поведению Шелапутинских кобелей. Перед сном приказчик спускал их с цепей, и они бродили по двору, голодные, злющие, отзываясь остервенелым лаем на каждый шорох у забора. Сидя на привязи, они вели себя тихо, пока обманутый этой тишиной гость или путник не входил в калитку. Хорошо, если отделывался он порванными портками…

Нил осторожно приблизился к тыну, чутко прислушиваясь к тому, что делается во дворе. Там было тихо. Видимо, хозяин еще не спал и псы были на цепях. Нил опустился возле ворот в сырые увядшие лопухи, судорожно сжимая топор, затаился.

Прояснилось: хитро ухмыляясь, глянула из-за дальнего леса скособоченная луна. Где-то далеко, в болотах, стонала выпь…

Время шло, приказчик не выходил из дому, и Нилом овладело странное беспокойство. Дело, которое он задумал, могло кончиться плохо для него, и тогда ни жена, ни дети никогда не узнают, что с ним случилось. А самое страшное то, что пропадут они без него, погибнут. Может быть, потихоньку уйти из здешних мест, запутать следы, чтоб сам черт не нашел. Но ведь останется жить злодей Шелапутин, будет и впредь лиходейничать, измываться над народом, еще не одного по миру пустит… На детишек с вилами! Да за это…

Новый прилив ярости охватил Нила. Неужто никто и ничто не в силах избавить землю от такой сволочи. Ведь дохнуть нельзя, живешь, как в петле, чем больше барахтаешься, тем туже она затягивается…