Сполохи

— И согласился извет везти аж до самой Москвы.

Бориска замялся:

— Так ведь денег дали… А как они хотят молебны служить, не ведаю. Темен я в этих делах. Однако скажу тебе по чести, отец архимандрит: не знаю теперя, у кого и причащаться. Крутятся люди, как черви на крючке, все извертелись.

Архимандрит стал выбираться из-за стола:

— Чего-то ты недоговариваешь, молодец. На богомолье ходил, а как молиться — щепотью аль двухперстно — не разумеешь.

Бориска с тоской оглянулся на Фатейку, потом на дверь: дерака дать, что ли? Кажется, не то наплел.

— Ин ладно, бог с тобой, — сказал настоятель, — но нехорошо, недобро творит архимандрит соловецкий. Надо выполнять решения московского собора. Письмо с собой, не выкинул по дороге?

Глаза архимандрита глядели так сурово и требовательно, что Бориска, не мешкая, достал челобитную.

Отец Никанор принял грамоту, не срывая печати, положил на стол.

— Ведаешь, что в ней?

— При мне читана.

— Добро. Но вот какое дело… Патриарха Никона с нами нынче нет, но есть всесвятейший собор. Ты же свое свершил — молодец. За грамоту не бойся и можешь с чистой душой ступать в обрат. Однако опасайся: ежели знает тот подьячий, где живешь, то домой не вертайся — сцапают, вздернут на дыбу, кости будут ломать. А тебе это вовсе без надобности.

— Куда ж мне теперя? — растерялся Бориска. — Домой нельзя, в Соловки тож.

— В Соловки? — отец Никанор сел к окну, подумал. — Зрю, неискушен ты, молодец, и, видимо, нет в тебе хитрости, свойственной изветчикам. Однако хоть ты и сер, да ум у тебя волк не съел. Жаль, коли загинешь… И все же ступай на север, найди место потише, пережди мало. К примеру, в Колежме усолье есть тихое и приказчик там, Дмитрий Сувотин, пристойный старец. А годичка через два объявись в Соловках.

— Зачем? — недоумевая, спросил Бориска.

— Придешь — не пожалеешь.

Оставшись один, отец Никанор снова сел было за работу, но отложил перо и закрыл книгу: не до нее сейчас. Сильно потер лоб ладонью, задумался, поглядывая на помятый свиточек.

«Видно, худо стало на Соловках, потому как Илье приходится силу применять к собору. Нашлись и там Никоновы доброхоты, и не дураки к тому же: Илья на них с палкой, а они — челобитную. Но нет теперь Никона, жалобиться некому…

Что говорить, замахнулся Никон далеко: исправления церковных обрядов и книг по греческим подлинникам очень нужны Алексею Михайловичу, дабы объединить русскую церковь с православными церквами Украины и балканских славянских стран. Вслух-то о том не говорят, да и не каждому это уразуметь дано. А Никон царскую мысль на лету схватил, однако тут же и зарвался, присвоил титул Великого Государя и пытался сам дела государственные решать, без царя. И на том разъехалась у него с Алексеем Михайловичем дружба-любовь. А ныне же Никон престол патриарший покинул[112] и разом всем насолил: такого еще не бывало, чтоб на Руси церковь оказалась беспризорной. Собор не ведает, что дальше делать. Одни бояре ошалели от радости, другие в затылках чешут. В церкви смута: разве что ножами не режут друг друга в беспамятстве епископы. Дал им задачу Никитка Минич… Ну да бог с ними, с епископами. Надобно думать, как же дальше самому быть…»

Отец Никанор поднялся из-за стола. Глядел в пространство, ничего перед собой не видя.

«Ах ты, господи, ум за разум заходит, когда мыслишь о том, что потерял… Свято место не бывает пусто. Пока словесный огород городили с боярами Морозовыми, тестем царским Ильей Даниловичем да Салтыковым, клобук патриарший оказался на голове Питирима Крутицкого. Осталось руками развести: голова-то у того хоть и не умна, да высока — теперь до клобука не дотянуться долго.

Больно уж короткую жизнь дает бог людям, иной ничего в ней не успевает. А ведь как все близко было! Ныне один путь остался: начинать сначала и борзо. Соловки! Там народ свой, суровый и твердый, коли захотятподдержат. В боярах опора тоже требуется, бояр забывать нельзя: смерды в архимандриты не ставят. Только б сесть на Соловки да заварить кашу, а там само покатится. Надо в Соловки, надо…»

Совсем разволновался отец Никанор. Легким шагом прошелся по келье, толкнул створки оконницы. За стенами монастыря поднимались густые рощи, но листва на деревьях съежилась, омертвела. Архимандрит подумал: «Злосчастный год — ни урожая, ни надежд. А грамоту прочесть надо. Все сгодится в грядущем — и дела, и имена».

Он дунул в серебряную свистелку. На пороге появился служка Петров.

— Фатейка, беги на конюшню, вели запрягать.

— Куда ж ты, владыка, на ночь-то глядючи! Дороги нонче опасны.

— Сам соберись да возьми охраны с пяток людишек. Поедем к Морозовым…[113]

Глава вторая

1

У Нила Стефанова брали недоимки. Два выборных сборщика выносили из амбара шестипудовые мешки с рожью — жалкий запас на зиму, — укладывали на подводу. За ними зорко следил, поминутно заглядывая в амбар, приказчик Афанасий Шелапутин. Выпятив нижнюю слюнявую губу, он старательно отмечал свинцовым карандашиком на гладкой дощечке каждый мешок. Сборщики работали молча, нехотя.

— Хватит, что ли? — спросил один, проводя тылом ладони под пушистой бородой.