– Не увлекайтесь, коллеги! – сказал нам один из гостеприимных хозяев, и тут же поправился, – я имею в виду закуску. Основная еда будет там!
И он указал нам на двери в банкетный зал, которые распахнулась изнутри, приглашая гостей в тёмное помещение. Неторопливо следуя один за другим, мы поочерёдно пропадали в темноте дверного проёма.
Слабо освещённая сверху небольшая зала была идеально круглой формы; посреди её располагался большой круглый стол, накрытый для торжества. От тёмных кресел, окружающих стол, до задрапированных тяжёлой чёрной материей стен было около трёх метров; пол залы и её потолок также были совершенно чёрными, как и скатерть, покрывающая стол. Хозяева рассадили всех по местам.
Распорядитель голосом бывалого конферансье дал пояснения:
– Дорогие гости! Оглянитесь – один только раз! – и вы увидите своего персонального официанта. В дальнейшем, чтобы подозвать его, вам будет достаточно только слегка поднять свою руку.
Оглянувшись, гости едва разглядели стоящего у чёрной стены напротив каждого кресла официанта в чёрной, до пят, накидке с капюшоном с прорезями для глаз, в чёрных перчатках и чёрной обуви. Распорядитель продолжал:
– Друг друга, свои блюда и бокалы вы увидите при свечах. Растворённые в чёрном окружении официанты для вас как бы исчезнут. Но они будут готовы выполнить любой ваш каприз. Приятного вам аппетита и дружеского общения!
Из-за плеча каждого вдруг выдвинулись чёрные руки в чёрных перчатках с зажжёнными зажигалками: это бесшумно приблизившиеся официанты зажгли перед каждым свечи. Верхний свет медленно угас, и всё окружающее погрузилось в темноту. Однако через мгновение сервировка стола и лица собеседников стали видны в свете свечей. Ужин продолжился в интригующе приятной темноте: безмолвные и невидимые официанты наполняли бокалы, меняли приборы, с почтительным шёпотом подавали заявленные блюда.
*
Простота и доброта советских времён. Человек в майке-безрукавке, в домашних тапочках на босу ногу, с багровым лицом и с дюралевым бидончиком в руках по-свойски заглянул в знаменитый кооперативный магазин на Красном Проспекте Новосибирска, что у площади Калинина. На улице стоял средний по сибирским понятиям морозец, градусов 20-25 ниже нуля. Странный покупатель скромно и добродушно встал в сторонке, но на виду. Продавщица не сразу заметила его, а, заметив, прекратила обслуживание покупателей, стоявших в длинной очереди, позвала, приняла из его рук бидончик и зачерпнула им рассола из стоявшей рядом бочки с солёными огурцами. Затем, передавая бидон обратно, ласково прожурчала:
– На вот тебе, получай, Ирод ты несчастный! И – уже к покупателям – не может без рассола, каждое утро является. И вечно в майке, по морозу-то! Он в этом доме живёт, вот и повадился.
«Ирод» не слушал – он с упоением дул рассол.
*
Какая же из всех психических болезней наиболее отвратительна и неизлечима? Ответ один: власть.
*
Подлинная поэзия влюблённости:
– Поверишь ли ты мне, мой дорогой: сижу я на самом что ни на есть высоком учёном совете Академии, а на меня вдруг наваливается нестерпимое томление – мне чудится опрятный прилавок раздачи в той сельской столовой, и спелые руки и шея над молочно-белым халатом, и светящие сквозь него нестерпимым розовым светом её полные груди и ноги…
*
Кого ни послушаешь – все всем недовольны. Прямо таки страна поголовных диссидентов. А кто же тогда «официальные» диссиденты? Это те, кто выносит свой духовный мусор из кухонь? Как они малозначимы перед сплошной, неразгаданной диссидентской русской глыбой!
*
Сервировку этого стола я проводил лично, мне помогал только наш физорг. Дело было в просторном холле при бане спорткомплекса. Мы готовились к встрече, выпадающей раз в сто лет: приехали люди, которые были не только коллегами, но и настоящими друзьями.
В центре стола мы поместили две больших (литра на три каждая) хрустальных салатницы: в одной рдела мочёная брусника, в другой багровела мочёная клюква. В каждую был опущен красивый маленький половник. Между ними возвышался прозрачный кувшин, так и казалось, светившийся изнутри натуральным лунным светом. Это был фирменный сибирский напиток – специально приготовленный, необычайно густой, приятно резкий, словно газированный, сок квашеной капусты. Вокруг этих вкусовых драгоценностей располагались другие сокровища: два глубоких блюда, одно с солёными груздями, другое с рыжиками, свежая подкопченная пелядь, строганина из нельмы, холодная отварная осетрина с хреном, домашние соления. Рядом, в специальной термосной кастрюле, томилась горячая алтайская картошка с её волшебным ароматом. Где-то по углам были рассованы две банки с консервированной икрой – ни красная, ни чёрная не могли привлечь внимания знатоков среди этого натурального великолепия. На горячее было жаркое из свежего маральего мяса, добытого мною три дня назад на Алтае.
*