Спор о соли и железе (Янь те лунь)

Итак, государственная власть в ранней империи выступала как экономическая сила, сравнительно самостоятельная по отношению к классам частных собственников, по меньшей мере ограничивавшая частную собственность на землю, осуществлявшая хозяйственно-организационные и рестрибутивные функции. В ряде отношений власть императора была близка к деспотической, но ее «институционно» до известной степени ограничивали правовые установления, система критики со стороны чиновников при помощи знамений, религиозно окрашенные культурные представления, социальные факторы[169] и др. Опорой государственной власти была широкая социальная база, имевшая атомарную структуру, где реальной экономической единицей была семья земледельца из 4-5 человек[170]; ради сохранения и беспрепятственной государственной эксплуатации этой базы власть проводила экономическую политику поощрения «основного» и подавления «второстепенного» занятий, обуздания богачей — купцов, ремесленников, крупных землевладельцев, которые зарились на крестьянские земли и другое имущество. Вследствие этого она являлась регулятором материальных отношений между классами[171]. Но ее регулирующая функция была шире: она пыталась в какой-то мере «сбалансировать» имущественное положение не только богатых и бедных, разных классов и социальных групп, но и разных географических районов империи (районов изобилия и нехватки, «внутренних» и «внешних» округов) путем редистрибуции. В этой мере она пеклась об интересах социального целого. Она также выступала как носительница единства по отношению к собственной атомарной социальной опоре и к обществу в целом, унифицировала его и скрепляла (в том числе экономически), давала ему единые стандарты, начиная с законов и способов администрирования и кончая весами, ценами и налоговыми ставками, боролась с явлениями децентрализации — от сепаратизма уделов до местного самоуправства — и с проявлениями разобщенности — от разных обычаев до разного начертания иероглифов[172], пытаясь материально и духовно сплотить страну, сообщить ей единство, нужное и для обороны, и для экспансии.

Конфуцианцы и легисты, занимавшие должности или претендовавшие на них, обращались именно к этой императорской власти, предлагая ей разные способы управления, преследующие сходные цели. И те и другие проявляли заботу о классе непосредственных производителей и старались помешать его врагам — богачам — разорять крестьян; и те и другие выдвигали на первый план идею единства. Но способы, которые они предлагали, были различны, ибо являлись производными от разных систем взглядов.

Поэтому целесообразно отказаться от попыток свести конфуцианство и легизм к тем или иным классовым интересам. Более оправданно рассмотрение этих учений в системе отношений «представитель школы (= чиновник или потенциальный чиновник) — государство»[173]. Опираясь на традиционные учения своих школ, конфуцианцы и легисты предлагали свою политику трону. Они могли выразить чьи-то интересы и описать действительность только языком этих учений, только сквозь их призму видели мир. Поэтому самое целесообразное — рассматривать оппонентов из «Янь те лунь» в первую очередь как носителей этих учений и уже во вторую — как частичных выразителей чьих-то чаяний. Это выдвигает на первый план задачу понять каждое из этих учений как систему. Чтобы этого достигнуть, подходы к трактату, опробованные до сих пор, кажутся малопригодными.

Чаще всего к «Янь те лунь» подходили как к памятнику, отражающему идеологическую борьбу двух школ — конфуцианской и легистской — на втором этапе истории Западной Хань. Но это был не единственный подход к нему. С середины 20-х гг. ряд ученых[174] подходил к «Янь те лунь» как к источнику по истории экономической мысли; кульминацией такого подхода можно считать попытку В. М. Штейна (1959) рассматривать трактат как памятник «экономической литературы»[175], впрочем, не получившую поддержки.

Наименее убедительными были попытки некоторых исследователей (особенно Тан Цин-цзэна [42а]) рассматривать экономические идеи «Янь те лунь» в контексте истории мировой экономической мысли, ибо такие «компаративистские» аналогии чаще всего выглядят поверхностными и натянутыми. Более плодотворными были попытки других (В. М. Штейна и Ху Цзи-чуана, Се Тянь-ю и Ван Цзя-фаня[176]) рассматривать эти идеи в контексте истории китайской экономической мысли.