Спор о соли и железе (Янь те лунь)

Изучение правовых воззрений конфуцианцев и их оппонентов из «Янь те лунь» особенно актуально в связи с исследованием процесса «конфуцианизации» права, начавшегося при Западной Хань[342]. Реконструкция конфуцианских правовых воззрений показала, что, по мысли «знатока писаний», наказания имеют определенную функцию в космосе, копируют образ действий Неба в осенне-зимний период и связаны с инь; их функция предусмотрена миропорядком как вспомогательная по отношению к благой деятельности государя, связанной с ян, — «наставлениям при помощи внутренней духовной силы (дэ)» — и стоит иерархически ниже ее (см. выше, с. 53-54, 61-62). Сравнение этой концепции со взглядами Дун Чжун-шу показывает, что они определили ее[343].

Поэтому «знаток писаний» различал два вида законоположений. По его мнению, «указы» фиксируют «наставления», с их помощью «руководят народом», совершенный мудрец создает их, имитируя активность весны и лета; а «законы» фиксируют «наказания», с их помощью «запрещают жестокости и насилия», совершенный мудрец создает их, подражая активности осени и зимы[344].

Конфуцианцы сознавали бессилие наказаний и законов духовно преобразить человека, сделать его «бескорыстным» или «человеколюбивым». «Благородным мужем» они считали того, кто умеет распознать и устранить зло, пока оно еще в зародыше, в результате чего «законы и указы установлены, но не используются». А «обычным человеком» они считали чиновника, который «выносит решение о том, что уже произошло», т. е. наказывает за преступления[345]. Соотнесение этого суждения с изречением, встречающимся у Цзя И, Сыма Цяня, в «Да Дай Ли цзи [124]», показывает, что разница между «благородным мужем» и «обычным человеком» соответствует разнице между «нормами поведения» и «законами»: первые «воспрещают [нарушения] до того, как они произошли», а вторые «применяются после того, как они уже произошли»[346]. «Нормы поведения», как и «наставления», стоят на шкале ценностей выше «законов» и «наказаний» и рассматриваются как главное средство воздействия государя на людей; наказания следует применять к непослушным, только если «нормы поведения» и «наставления» не возымели действия. Выполнение «норм поведения и долга» делает излишним применение наказаний. «Совершенномудрые люди опираются на законы, чтобы завершить наставление, когда наставление бывает завершено, то наказания не применяются»[347], — говорит «достойный и хороший человек». «Знаток писаний» считает законы той средой, в которой живет народ, состояние и поведение которого зависит от того, «чиста» она или «мутна»: если она «чиста», народ спокоен, с удовольствием занимается своим делом, богатеет, становится человеколюбив и забывает о соперничестве, не нарушает запретов, и тогда не к кому применять законы. С его точки зрения, в идеале государева сила дэ должна быть обильна и ясно видна, а законы малочисленны, ясны и кратки; их обилие мешает их усвоению народом и единообразному применению чиновниками, ведет к росту преступности. Конфуцианцы осуждают суровость законов и наказаний, которая не может остановить преступлений и долго служить основой для управления[348]. По их понятиям, наказания призваны не только выполнять карательную функцию, но и содействовать воспитанию, а их применение — давать уроки людям. По словам «достойного и хорошего человека», «благородный муж не откладывает наставлений, но не спешит с наказаниями; наказав одного, исправляет сотню; казнив одного, остерегает тьму... Когда единожды применено наказание через смертную казнь, простолюдины следуют нормам поведения и долгу. Ведь «высший преображает низших, как ветер клонит траву»: нет такого, который не последовал бы наставлениям»[349].

Конфуцианцы подчеркивали, что правильное функционирование законов зависит от личности правителя, будь то государь или чиновник, ибо законы — всего лишь орудия управления[350].

По мнению конфуцианцев, благое воздействие государя накладывает отпечаток и на чиновников, применяющих наказания: те должны ориентироваться на человечность, чувствовать нежелание наказывать, испытывать стыд за собственную неспособность духовно преобразить преступника, скорбеть о его несовершенстве. «Достойный и хороший человек» подчеркивает, что «милости» «благородного мужа» «простираются на наказанных людей», он «невесел, когда осуществляет наказания»[351].