Спор о варягах

Я тогда написал довольно критическую рецензию — мне многое в книге претило: сумбурность построения, пристрастие к концепции парадигм и т. д. (Клейн 1995). Но это сейчас самый крупный и детальный труд по истории дореволюционной отечественной археологии. По этой книге во всех университетах страны студенты постигают историю, цели и задачи своей науки. Можно спорить с наименованием периодов по личностям, можно отрицать характеристику ведущих концепций как парадигм, можно сомневаться в специфичности «бытоописательной парадигмы» и удачности самого названия (более точным было бы именовать ее историкокультурной или этнографической), но сами идеи Лебедева свежи и плодотворны, а их реализация колоритна. Книга написана неровно, но с живым чувством, воодушевлением и личной заинтересованностью — как и все, что Лебедев писал. Если он писал об истории науки, он писал о пережитом, от себя. Если он писал о варягах, он писал о близких героях истории своего народа. Если он писал о родном городе (о великом городе!), он писал о своем гнезде, о своем месте в мире.

Если внимательно прочитать эту книгу (а это очень увлекательное чтение), то можно заметить, что автора чрезвычайно занимают формирование и судьбы петербургской археологической школы. Он старается определить ее отличия, ее место в истории науки и свое место в этой традиции. Изучая дела и судьбы знаменитых русских археологов, он старался понять их опыт для постановки современных проблем и задач. На базе курса лекций, легшего в основу этой книги, вокруг Лебедева сложилась группа питерских археологов, специализировавшихся на истории дисциплины (Н. Платонова, И. Тункина, И. Тихонов). Еще в первой своей книге (о викингах) Лебедев показал многогранные контакты славян со скандинавами, из которых родилась балтийская культурная общность. Роль этой общности и силу ее традиций Лебедев прослеживает вплоть до современности — этому посвящены его обширные разделы в коллективном труде (четырех авторов) «Основания регионалистики.

Формирование и эволюция историко-культурных зон» (1999). Труд вышел под редакцией двоих из авторов — профессоров А. С. Герда и Г. С. Лебедева. Официально эта книга не считается монографией Лебедева, но в ней Лебедевым сделано примерно две трети всего тома. В этих разделах Лебедев предпринял попытку создать особую дисциплину — археологическую регионалистику, разработать ее понятия, теории, методы, ввести новую терминологию («то-похрон», «хронотоп», «ансамбль», «локус», «семантический аккорд»). Не все представляется мне в этой работе Лебедева продуманным до конца, но выделение некой дисциплины на стыке археологии и географии давно намечается, а Лебедев высказал и в этой работе немало ярких мыслей.

Небольшой его раздел есть и в коллективном труде «Очерки исторической географии: Северо-Запад России. Славяне и финны» (2001), причем Лебедев — один из двух ответственных редакторов тома. У него сложился специфический предмет исследований: Северо-Запад России как особый регион (восточный фланг «Балтийской цивилизации раннего средневековья») и один из двух основных центров сложения русской культуры; Петербург как его сердцевина и особенный город — северный аналог не Венеции, с которой Петербург обычно сравнивают, но Рима (см. лебедевскую работу «Рим и Петербург. Археология урбанизма и субстанция Вечного Города» в сборнике «Метафизика Петербурга», 1993). Лебедев отталкивается от подобия Казанского собора, главного в граде Петра, собору Петра в Риме с его дугообразной колоннадой.

Особое место в этой системе взглядов заняла Старая Ладога — столица Рюрика, в сущности первая столица великокняжеской Руси Рюриковичей. Для Лебедева по концентрации власти и геополитической роли (выход восточных славян на Балтику) это был исторический предшественник Петербурга.

Эта работа Лебедева кажется мне слабее предшествующих: некоторые рассуждения представляются заумными, в текстах слишком много мистики. Мне кажется, Лебедеву вредило его увлечение мистикой, особенно в последние годы, в последних работах. Он верил в неслучайность совпадений имен, в таинственную связь событий через поколения, в существование предназначений и миссионерских задач. Он был в этом схож с Рерихом и Львом Гумилевым. Проблески подобных идей ослабляли убедительность его построений, порою его расуждения звучали заумно. Но в жизни эти вихри идей делали его одухотворенным и наполняли энергией.