Спорим, будешь моей

Невозможно уместить внутри. Потому и штормит так сильно. Эмоциональная и гормональная передозировка – не справляюсь никак. Ведь я тоже очень люблю своего Чару Чарушина. Чувствую, что готова сказать об этом вслух. Возможно, даже сейчас… Оборачиваясь, сходу ловлю взгляд Артема. Ждет, пока благополучно заберусь в окно своей спальни. Выкрикнуть «люблю», я, конечно же, не осмеливаюсь. Но, решаю, что напишу ему, как только окажусь в постели. Ежусь от бегущих по коже мурашек, улыбаюсь и отправляю Чарушину воздушный поцелуй.

Он смеется. Он всегда смеется, когда счастлив. Открыто выражает свои эмоции.

Боже… Это я делаю его счастливым… Я!

Как же упоительно это осознавать! Никогда раньше даже не представляла, что взаимная любовь ­творит такое волшебство. Артем каждый день открывает во мне что-то новое, заставляет испытывать попросту невообразимые чувства. И сегодня случился по-настоящему ошеломляющий прорыв.

С трудом разрываю контакт и пробираюсь в окно. Сразу же его закрываю и плотно зашториваю, чтобы утром у мамы не возникло никаких лишних мыслей. Только вот, едва оборачиваюсь и совершаю несколько шагов к своей кровати, зажигается свет. Моргаю, пытаясь как можно быстрее привыкнуть к ослепляющей вспышке. И едва мне это удается, потрясено застываю – у двери стоит мама.

Оценив мой внешний вид, хватается за сердце. На ее лице столько эмоций высыпает… Ужас, горечь, стыд, боль… И во мне все этот с удвоенной силой отражается. Накрывает, сметая все хорошее, что буйно цвело лишь минуту назад. Я будто со стороны на себя смотрю. Это развратное платье, горящее лицо, оскверненное тело, виноватый взгляд. Мне вдруг в ту же секунду хочется умереть.

У мамы от шока даже слов не находится. Так ничего и не сказав, она осеняет меня крестом, выключает свет и покидает комнату.

– Черт… – бормочет Сонечка. – Блин, что теперь будет?

Я стою неподвижно. Кажется, не пошевелюсь, пока тело не усохнет и не посыплется. Только слезы прорываются. Беспрепятственно и обильно катятся по щекам.

Телефон коротко вибрирует. Должно быть Артем пишет. А я даже посмотреть не могу.

– Лиза, Лизонька… – в какой-то момент осознаю, что сестра меня трясет. – Приди же в себя… Дыши!

– Дышу, – отзываюсь ровным тоном, ни единой эмоции.

Хочу лишь, чтобы Соня отстала.

– Что будем делать? Что?! – паникует она. – Мама… Она придет в себя и… Что будет? Лиза?!

– Я не знаю! – выкрикиваю, чтобы отстала. – Да и что может быть? Самое страшное уже произошло…

В тот миг именно так и думала. Меня разбомбили чувства вины и глубочайшего стыда. Разорвали и размазали. Казалось, что хуже быть не может. Позже поняла, как сильно ошибалась… Оставшиеся два часа до будильника ни я, ни Соня не спим. Не получается. Разговор тоже не идет, хотя сестра старается. Я в оцепенение впадаю. О Чарушине не думаю. Все мысли фокусируются на том, какой меня увидела мама. Все установки, которые Артем за эти недели разрушил, возвращаются и, учитывая все, что между нами было, приводят меня в священный ужас.

В какой-то момент не выдерживаю… Падаю на колени, складываю перед собой потные, дрожащие ладони и, прикрывая глаза, начинаю молиться.

– Лиза… – выдыхает Сонечка. Приземляется рядом со мной. – Прекрати… Не надо так! Ты ничего плохого не сделала! – плачет горше меня. – Лиза!

Я не собираюсь отвлекаться и отвечать ей, но вздрагиваю, когда в комнату заходит мама. Вдвоем с Соней оборачиваемся и замираем под уничижительным взглядом родительницы. Первый шок схлынул. Однако, она явно до сих пор не знает, что сказать. Скорбно поджимает губы и судорожно сцепляет перед собой руки.

– Сегодня и до конца этой недели вы обе останетесь дома.

– Но, почему? – подскакивает на ноги Соня. – Для этого нет причин, мамочка! Мы ничего плохого не сделали. Лиза всего лишь была на танцах…

– Соня, замолчи, – резко обрывает ее мама. Обе вздрагиваем. И замираем, пока не прилетает жесткая команда: – Лиза, встань. Подойди ко мне.

Спешу подчиниться. В глаза смотреть не могу, поэтому приблизившись, опускаю голову.

– Ответь мне на один вопрос, – мамин голос с каждым словом становится суровее. – Ты чиста?

В моей груди словно атомная бомба взрывается. Не убивает. Но все поражает и увечит. Немыслимой болью охватывает.

Знаю, что должна говорить правду. Но выговорить ее слишком сложно. Я все же скорее умру, чем поделюсь совершенным с мамой. Не могу. Стыдно до смерти.

– Да, чиста.

Лгу я, и поражает это вранье меня. Влетает в раскуроченную грудь и адским огнем там все охватывает.

– Хорошо, – мамин голос смягчается. А мне еще хуже становится. Так и не осмеливаюсь поднять глаза. Сама себя проклинаю. – Я отцу сказала, что вы заболели. Одевайтесь и за работу. А позже… Решим, что делать дальше.

Как только мама уходит, Соня принимается усиленно возмущаться.

– Ненавижу этот дом, – одна из экспрессивных фраз, которые я улавливаю. – Хуже тюрьмы! Ненавижу! А ты… Глупая ты, Лиза! Если бы я встретила парня, хоть немного похожего на Чарушина, я бы от него никогда не отказалась!