Спорим, будешь моей

Да… Губы лишь раззадоривают, пока он раздевает меня. Я даже не думаю, что с платьем. Достаточно ли аккуратен Артем? Мне ведь возвращать его… Обязательно! Некоторое время еще тревожным частоколом бьется мысль о том, что мочить ткань не следует. Но и об этом я забываю, едва остаюсь голой. Не прослеживаю, куда летят отброшенные Чарушиным вещи.

Он ложится на меня. И едва мы соприкасаемся, по всем чувствительным точкам огнем шпарит. Соски ярче всего – прошивает практически до боли. Со стоном выгибаюсь навстречу. Зудит и ноет в припухших вершинах. Артем знает, что делает. Раскаляет, а после поражает разрядами тока – один сосок зажимает пальцами, а второй втягивает ртом.

Жадно. Жестко. Беспощадно.

Я вскрикиваю и издаю ряд громких всхлипов. Он не останавливается. Что пальцами, что губами – выкручивает на максимум. Действует так прицельно, разит так сильно, что кажется, я готова лишь от этого достигнуть пика.

– Артем… Господи… Го-о-осподи… Аа-а-р-р-тем… – хриплю вперемешку со стонами.

Он отрывается, когда из моих глаз уже выкатываются слезы.

– Чья ты? Кому принадлежишь? – спрашивает требовательно.

Я прикусываю губы и мотаю головой.

Чарушин рычит, как разъяренный зверь, и снова припадает губами к моей плоти. Я вздрагиваю, ожидая чуть ли не укуса. От контрастной нежности перетряхивает, едва не ломает. Внутри что-то взрывается. Артем ласкает губами и руками, а я распадаюсь.

Соски слишком сильно раздражает. Пекут мучительно и сладко. Настолько противоречивы эти ощущения, что сама от них теряюсь. Когда Чарушин перемещается к шее, оставляя влагу своей слюны на моей подрагивающей и истерзанной груди, вскрикиваю только от соприкосновения ею с его торсом. Выгибаясь, замираю, пока в скрученных ступнях не появляются судороги.

– Кайфуешь? Хорошо тебе? Чувствую… – сипит, царапая щетиной. – Маленькая моя… Моя!

Прочесывает до дрожи даже языком. Все дело в том, что я вдруг чересчур островосприимчива к любому прикосновению. Словно пораженная какой-то хворью – кожа горит, а под ней и внутри все сильнее разгорается. Если существует в крепости нашего тела отсек с боеприпасами, то сегодня Чарушин их все взорвал. Взлетают со свистом и расщепляются в груди на мелкие, колкие и огненные частички.

– Ты жесткий и горячий… Мне плохо… И хорошо… – отражаю его слова так же тихо, прерываясь лишь на бурные глотки воздуха. – Продолжай… Продолжай, Чарушин…

Он продолжает. Но не совсем так, как я жду. Замираю, когда расстегивает брюки и сдергивает их вниз.

Зачем? Спросить не представляется возможным. В том же потрясении позволяю ему протиснуться к себе между ног. Широко мои бедра разводит и касается своей раскаленной твердостью прямо там… Мое тело отмирает только потому, что его пробивают мощные волны тока. Хриплю, пока ломает. А Артем еще и усиливает трение. Двигается там… Я почти теряю связь с реальностью… Царапаю его шею, щипаю и изо всех сил тяну на себя, пока не примагничиваемся ртами.

Едва это происходит, едва наши языки соприкасаются, едва я чувствую его вкус, случается какая-то безумная химическая реакция. Пьянит Чарушин как никогда. Словно сам он чем-то таким напичкан, что и меня вводит в состояние измененного сознания. Сейчас я даже не другая… Что-то невообразимое, необъяснимое и уникальное творится… Я схожу с ума от голода. Таким одуряюще-вкусным, таким нереально-желанным, таким исключительно-потрясающим Чарушин ощущается.

– Чья ты? – рычит, лишая меня удовольствия.

Злой. Ласковый. Требовательный.

Упорно игнорируя вопрос, притягиваю его обратно.

– Целуй… – приказываю так же отчаянно.

– Нет, – впервые отказывает.

– Нет?

– Чья ты?

Может, по факту пауза между нами непродолжительная, но кажется, что затягивается. Дрожим, задыхаемся, всеми фибрами души друг к другу рвемся и все же стоим по разные стороны пропасти, которую я сама перепрыгнуть не могу, а ему не позволяю это сделать. Хотя с каждой проносящейся секундой все меньше помню о причинах своего сопротивления.

– Артем…

Издав какой-то сердитый звук, Чарушин припадает к моей шее. Кусает. Больно и страстно вгрызается. Страшно. В кровь вливается адреналин. Шкалит по всем показателям. Она будто ядовитой становится. Меня же отравляет.

И, о Боже, как же мое тело подбрасывает, когда Артем размашисто зализывает места своей голодной жестокости.

– Чья ты?

Откровенно хнычу, когда он отстраняется.

Все тело жжет и невыносимо зудит. А он еще и трогает пальцами там… Такие они сейчас горячие, шершавые и зверски необходимые. Со стоном выгибаясь, инициирую трение. Затяжное замыкание. До искр перед глазами.

– Ты… Дикарка… Блядь… Я же люблю тебя… – хрипит Чарушин, обжигая дыханием мои губы. Он очень близко, но я не могу взять в фокус его лицо. Перед глазами разноцветные блики мелькают. – Я люблю тебя!!! Слышишь?! – как можно не услышать, если он будто на весь мир об этом кричит. Оглушает, разрывает и каждую разлетевшуюся частичку этим чувством наполняет. – А ты – меня! Меня! Любишь меня! Мы, мать твою, неразделимы. Признай!