Спорим, она будет моей? (СИ)

— Да, такого я от тебя, конечно, не ожидала, — говорит она и мягко улыбается, у нее тут же появляются морщинки вокруг глаз, но она говорит без упрека или обвинения. — Постарайся больше так не делать. Если не хочешь участвовать в Олимпиаде, так и скажи. Я же понимаю вас молодых, у вас кровь кипит, гормоны играют, жить хочется. Живи, Олеся, живи!

Я благодарно ей улыбаюсь и уже собираюсь уходить, когда она вдруг говорит:

— И сделай уже что-нибудь с Калиновским, а то он, глядя на тебя, уже всю парту слюнями залил.

Потом она, моя строгая и сдержанная учительница математики, загадочно подмигивает мне. Обалдеть можно! То есть, и она что-то заметила. Но раз все так очевидно, что же он так холоден со мной? Что с ним такое? Гордость не позволяет признаться самому себе в чувствах ко мне? Надоело это все. Почему я должна делать первый шаг? Я, конечно, не в старинном романе, и вряд ли мужчина станет сражаться за меня на шпагах, но уж сказать пару слов он в состоянии!

Об этом я размышляю по дороге домой. Солнце слепит глаза. Я жмурюсь, и, когда открываю глаза, замечаю рядом со своей тенью еще одну. Резко торможу и оглядываюсь. Калиновский смотрит мне прямо в глаза решительно и серьезно.

— Зараза! Зачем так пугать?

Я все еще немного зла на свою судьбу, и на его пассивность, и на саму себя за мечтательность и дурацкие надежды.

— Мне нужно кое-что сказать. Выслушаешь?

— Нет! Не хочу!

Он на мгновение хмурит брови, но быстро продолжает:

— Я все равно скажу.

— Ну, что сделаешь. У нас свободная страна.

— Помолчи, пожалуйста, и послушай.

— А ты не командуй!

Он как будто хочет взять меня за руку, но резко передумывает. Выглядит забавно. Вместо этого он подходит ко мне ближе. Еще ближе. Нависает надо мной, как скала. Смотрит. Снова чувствую его запах. Как обычно, кружится голова. Смотрит и молчит. Ни на секунду не отрываю взгляда от его глаз. Никаких поблажек.

— Ну?

— Я тебе уже говорил, меня однажды бросили. Жестоко, бессердечно. И я замкнулся в себе. Я думал, что больше никогда не испытаю подобных чувств ни к кому другому. Более того, — в его глазах появляется злость, и меня это немного пугает, — я строго-настрого запретил себе подобную слабость.

— Слабость?

— Именно так. Я стал популярным. Я разбивал сердца девчонок, и мне было плевать. Я заключил… черт, я заключил пари.

Замолкает. Ждет моей реакции. Прямо-таки сверлит мое лицо глазами.

— Пари? — невинно переспрашиваю.

Он говорит четко, каждое слово твердое, точно камень.

— Я заключил пари на тебя. Я поспорил на деньги, что я тебя… Ну, ты знаешь. Блин, ты же все это знаешь! Федя признался, что рассказал тебе обо всем!

Провожу рукой по щеке, делаю задумчивое лицо. Отвожу взгляд.

— Знаю.

— Не понимаю, почему ты все еще разговариваешь со мной! — в сердцах выкрикивает он.

— А, так мне уйти? Без проблем.

Поворачиваюсь к нему спиной и иду дальше. Как же бесит. Какая-то сахарная липкая надежда нашептывает мне на ухо, что это признание, это же признание в любви, давайте танцевать вальс и вплетать в волосы цветы! А разумная сторона, сторона циничная и сдержанная, цедит в другое ухо, что Калиновский всего лишь снимает груз с души, решает покаяться, и ничего больше. Снова застываю на месте. Мне нужна определенность!

Калиновский так и не сдвинулся с места. То есть, если бы я шла дальше, он бы… Так, ладно.

— Зачем ты мне все это сказал? — кричу я ему, отошла уже на солидное расстояние.

Он подбегает ко мне, останавливается, переводит дыхание.

— Не знаю. Я мог бы извиниться, но это так тупо. Я натворил дел, я знаю. Диана меня растоптала, понимаешь? Втоптала в грязь. Я сам стал этой грязью. Но ты…

— Я — не она, — сухо говорю. — Поняла уже. Еще бы! У меня нет и никогда не будет такой идеальной косы через плечо и этой бешеной энергии. И помады с карамелью! И платья на мне так не сидят!

Калиновский ошарашенно поднимает брови.

— Ты что, с ней знакома?

— Познакомилась. Хотела увидеть ее. Она идеальна! Из вас бы получилась чудесная пара. И она помнит о тебе. Она хочет тебя вернуть. Беги к ней, что же ты?

На его лице появляется уже знакомая мне усмешка. Ненавижу! Так и хочется пнуть его как следует!

— Она приходила ко мне, — объявляет он. — Ты правда думала, что я все еще что-то чувствую к этой чудной даме? Да мне хотелось бежать сломя голову!

— Говори, что хочешь, но я тебе не верю! Мало ли, чем ты мне запудришь голову, чтобы выиграть это свое несчастное пари!

Калиновский хватает меня за руку и стискивает пальцы.

— Мне плевать на это пари. И на Диану плевать. Разве ты не видишь, что я… что мне нужна ты? Мне плевать на все остальное!

— Мне не плевать! — выдергиваю руку и пячусь назад. Меня колотит озноб, трудно дышать. — Я не могу быть с человеком, который боится показать свою слабость. Главный страх для него — стать для кого-то уязвимым. Как я могу любить такого бесчувственного робота?!

Продолжаю пятиться назад. Мое сердце бешено колотится в груди. Пульс в ушах заглушает все остальное. Я пристально смотрю в лицо Калиновского, и я вижу, как его щеки становятся мокрыми. А затем он падает. Он падает на колени и не сводит с меня глаз.