Спортивный журналист

Да и в любом случае, чего, собственно, мог бы я с нетерпением ждать? Удачного семестра? Вращения в обществе улыбчивых, готовых все объяснить коллег? Существования без моего первенца? Сходящей на нет жизни с Экс? Неторопливого одряхления и распада по мере приближения к последней черте? Не знаю. И тогда не знал. Я просто понял, что невозможно толком разобраться в жизни другого человека, ну так и пытаться нечего. И когда все закончилось (мы просто заглянули в «Штат у Залива», выпили и попрощались, как только что познакомившиеся люди), я дождался темноты, покинул кампус и покатил назад в Нью-Джерси, даже не потрудившись отдать, кому следовало, работы студентов с выставленными мной оценками (я их потом почтой отправил), нетерпеливый, как пилигрим, но полный дурных предчувствий и даже мельком не ощущающий утраты либо угрызений совести. С самого начала ни я, ни Сельма никаких ставок не делали, ни ее сердце, ни мое не разбилось, да и чувства наши так уж сильно ранены не были. А такое случается в нашем сложном мире не часто, и об этом следует помнить.

В день, что предшествовал моему внезапному бегству, я сидел в своем кабинете на верхнем этаже библиотеки колледжа и мечтательно таращился в окно, даром что должен был читать курсовые работы и придумывать оценки, – и вдруг кто-то постучал в дверь. (Я обменял прежний кабинет на самую удаленную, какая нашлась, комнату, заявив, что смогу без помех работать там над новой книгой, – на самом же деле проделано это было ради того, чтобы у студентов не возникало искушения заскочить ко мне, а нам с Сельмой было бы где уединиться.)

За дверью обнаружилась жена одного из молодых доцентов, я его почти не знал и подозревал, что он не шибко меня любит – уж больно надменно обходился со мной этот господин. Впрочем, с женой его, Мелоди, у нас состоялся однажды – на первом в учебном году коктейле Артура Уинстона – долгий дружеский разговор о «Жар-птице», балете, которого я на сцене не видел и о котором ничего не знал. После этого она вела себя так, точно я был новым интересным добавлением к сложившемуся порядку вещей, и, завидев меня, всякий раз мило улыбалась. Женщиной она была маленькой, с мышастыми волосами, карими, словно бы всегда готовыми пролить слезы глазами и соблазнительным, думал я, ртом, который мужу ее, вероятно, не нравился, а мне так даже очень.

Увидев ее в коридоре, я подумал, что она нервничает и немного смущается, что ей хочется поскорее войти в мой кабинет и захлопнуть за собой дверь. Стоял декабрь, она была укутана от холода и снега и, помню, в остроконечной перуанской вязаной шапке с ушами и в подобии валенок.

Я закрыл дверь, она уселась на предназначенный для студентов стул и немедленно закурила сигарету. Я тоже сел, спиной к окну, улыбнулся.

– Фрэнк, – отрывисто произнесла она (так, будто слова крутились, сталкиваясь, в ее голове и лишь случайно вылетали наружу), – я знаю, мы не очень хорошо знаем друг друга. Но после чудесного разговора у Артура мне все время хотелось снова увидеть вас. Для меня тот разговор имел большое значение. Надеюсь, вы это знаете.

– Он и мне доставил большое удовольствие, Мелоди. (Вообще говоря, я только и помнил из него, что она когда-то хотела стать балериной, однако отец ей не позволил и после этого жизнь ее состояла по большей части из демонстративного сопротивления и ему, и всем прочим мужчинам. Помню, я подумал – может, она считает меня не мужчиной, а кем-то еще?)

– Я решила основать в нашем городе балетную труппу, – сказала Мелоди. – И уже нашла здесь людей, которые помогут мне деньгами. Думаю, в нее войдут студенты Беркшира, школьники. Я снова беру уроки, езжу два раза в неделю в Бостон. Сет остается с детьми. Жизнь стала более беспокойной, совсем другой. До осени, самое раннее, мы не откроемся, но все началось с нашего разговора о «Жар-птице».

Она улыбнулась, явно гордясь собой.

– Рад это слышать, Мелоди, – сказал я. – Я вами просто восхищаюсь. И знаю, как гордится вами Сет. Он мне об этом сам говорил. (Вранье, от начала и до конца.)

– Моя жизнь действительно изменилась, Фрэнк. Особенно в том, что касается Сета. Я, конечно, не ушла от него. И не собираюсь – по крайней мере, сейчас. Но я потребовала, чтобы он дал мне свободу. Свободу делать все, что я захочу, и во всем, что хочу делать.

– Это хорошо, – сказал я. Хотя на самом деле не знал, хорошо ли это. Я повернулся вместе с креслом, выглянул в окно, вниз, на заснеженный прямоугольник двора, где какие-то идиоты-студенты лепили снежную крепость, потом посмотрел на часы – делая вид, будто у меня назначена встреча. Ничего у меня назначено не было.

– Фрэнк. Я не знаю, как это сказать, но скажу вот так, потому что так и есть. Я хочу вступить в любовную связь. И попросить, чтобы вы тоже вступили в нее – со мной. – Она улыбнулась, коротко и сухо, от чего ее полные губы зовущими к поцелуям отнюдь не стали. – Я знаю, вы увлечены Сельмой. Но ведь вы можете увлечься и мной, верно?