Дорогой Франко!
Я проснулся сегодня с отчетливой мыслью о том, что должен сделать. С абсолютной уверенностью. Написать роман! Не знаю, кому он, к чертям собачьим, понадобится, кто прочитает его или хотя бы часть его, но меня одолел писательский зуд, а дальше – хотите читайте, хотите забудьте. Мне теперь на все наплевать, и это очень приятное чувство!
Начал я так: «Проснувшись пасхальным утром, Эдди Граймс услышал, как загудел на далекой пригородной станции поезд. И первым, что он подумал в тот день, было: “Ты, шаг за шагом, теряешь контроль над собой”». По-моему, начало чертовски хорошее. Эдди Граймс – это я. И роман этот обо мне, я вплету в него мои мысли, концепции и верования. Хотя размышлять о сквозных темах собственной жизни довольно трудно. Казалось бы, такое по силам каждому. Но я обнаружил, что это очень, очень нелегко. Почти невозможно. Я начинаю уважать вашего брата, Фрэнк. Вот я – человек консервативный, страстный, изобретательныйи честный, как инвестиционный банкир, ну и отлично! Однако описать это, да еще и в форме романа, дело, как я вижу, непростое. Меня все время уводит куда-то в сторону.
Может быть, правильнее начать роман с прощальной записки самоубийцы. Она зацепит внимание читателя. Я понимаю, такой прием уже использовался прежде, но какой же не использовался? Для меня-то он нов, не так ли? Нет, меня это не беспокоит.
Но я отвлекся, теперь возвращаюсь. Идея насчет предсмертной записки ничего, впрочем, интересного в романном смысле не дает, Фрэнк. Не знаю уж, к какому капризному хозяину надеялся я с ее помощью подслужиться (ха-ха!). Кстати, хочу извиниться за мое послание насчет самолета. Я просто пытался пожонглировать моими чувствами, добиться необходимого для писательства настроения. Надеюсь, Вы не разозлились. Я лишь сильнее преклоняюсь перед Вами за проделанную Вами работу. И по-прежнему считаю Вас моим лучшим другом, пусть даже мы не так уж и хорошо знаем один другого.
Пытался дозвониться до Иоланды. Сначала никто не берет трубку, потом все время занято. Потом опять никто не берет. Кроме того, выяснил отношения с Уорреном. Это я правильно сделал. Признаю, мне следовало просто остаться его другом. А я не остался. Ну и что теперь? Можете подать на меня в суд. Берегите себя, Фрэнк.
Мне все же хотелось бы, чтобы это письмо получилось интересным, даже если оно не станет частью романа-бестселлера. По-моему, я точно знаю, что делаю. Это не ложь и не чушь. Вы полагаете, что покончить с собой может лишь сумасшедший? Забудьте. Более нормального, чем я сейчас, человека Вам не сыскать. Наверняка.
А теперь неожиданная сенсация, Фрэнк, хорошо? У меня есть дочь! Отлично знаю, что Вы думаете. Но вот есть. Ей девятнадцать лет. Плод дурно закончившейся юношеской любовной связи – Огайо, начало лета, я перешел на второй курс, мне самому девятнадцать! Ее имя Сьюзан – Сьюзи Смит. Живет в Сарасоте, Флорида, со своей матерью Жанет, а та живет с каким-то моряком или патрульщиком с большой дороги. Не знаю с кем. Я все еще посылаю им чеки. Хотелось бы съездить к ней, пролить для нее свет на все. И для себя тоже. Я ведь и не видел ее никогда. В то время это происшествие наделало много неприятного шума. Конечно, сегодня со мной ничего подобного не случилось бы. Но я чувствую большую близость к ней. А Вы, Франко, – единственный, кто способен придать этой истории хоть какой-то смысл. Надеюсь, моя просьба съездить туда и поговорить с ней Вас не рассердит. Заранее благодарен. Вы ведь тоже нуждаетесь в отдыхе, верно? По правде сказать, такой ясной головы у меня не было с того времени в Гриннеле, когда мне пришлось принимать решение о переходе из легкого веса, в котором я делал большие успехи, в полусредний просто потому, что вдруг появился студент, боровшийся лучше, чем я, – первокурсник, ни больше ни меньше. Вот мне и пришлось принять большое решение. В конечном счете я выигрывал и в другой весовой категории, но прежних вершин не достиг. И никогда больше собой не гордился. Сейчас я тоже собой не горжусь, однако думаю, что имею на это право.
Всего наилучшего,Уолли
