Справа налево

На церемонии открытия выставки Анатолия Каплана коллекционер Исаак Кушнир, привезший в дар Гомельскому музею и музею в Рогачеве работы Каплана, говорит, что чтение списка международных выставок художника займет пять-семь минут. Он делает публичное заявление, что готов подарить музею в Рогачеве полновесную музейную коллекцию Анатолия Каплана; вопрос только в том, чтобы найти подходящее помещение для музея. Олег Рыжков, атташе по культуре белорусского правительства, в ответном слове очень рад тому, что II Каплановские чтения состоялись, и надеется, что в будущем году в Рогачеве откроется еврейский музей. Давид Розенсон сказал, что очень надеется на то, что в городе, где погибла семья его деда, будет создан музей художника, в чьем творчестве, обращенном к еврейской жизни в Рогачеве, запечатлена бесценная ностальгическая тональность.

В зале — студенты художественных классов, евреи с детьми, старики и старухи, играет ансамбль еврейской музыки; в атмосфере — заинтересованность. Зрители проходят вдоль стен и рассматривают работы Каплана.

Об Анатолии Каплане замечательно писала дружившая с ним Наталья Михайловна Козырева — с ней я буду иметь удовольствие сидеть рядом на пути в Рогачев; во время этого путешествия мы поговорим и о Каплане, и о графике американских художников 1920–30-х годов, об Анатоле Коварски, много сделавшем для формирования фирменного стиля журнала «Ньюйоркер». А тогда на открытии заведующая отделом рисунка и акварели Русского музея Наталья Михайловна Козырева высказала о Каплане много веских соображений. Как и многие еврейские провинциальные юноши, после снятия черты оседлости в результате революции Каплан в 1918 году приезжает в Петербург и учится во ВХУТЕИНе у Петрова-Водкина, Георгия Верейского и многих других. В 1933 году работает в только что созданной Литографской мастерской. Литография оказалась близка Каплану — он полностью погрузился в эту «живопись по камню», в мир «летящих черно-белых отношений». Во время войны эвакуированный художник жил на Урале, где посреди холода и скудности — не писатель и не хронограф, а поэт — он рисует пейзажи. В 1944 году Каплан возвращается в Ленинград, бродит посреди разрушенного города и создает серию «Восстановление Ленинграда»: «Починка трубопровода», «Разрушенный дом на улице Петрова», «Починка проводов на улице Гороховой». Ленинградская серия — это середина пути Каплана, за ней последуют серии «Заколдованный портной» (по роману Шолома Алейхема), «и еврейских песен на музыку Шостаковича», иллюстрации к произведениям Чехова, Переца, Сфорима и др. Владимир Конашевич, один из лучших мастеров советской книжной иллюстрации, называл Анатолия Каплана «мучителем камней» — настолько художник терзал литографические камни, достигая совершенно необъяснимого эффекта: ощущения графического объема, словно бы выступающего в новое измерение из иллюстративного листа.

Наталья Михайловна Козырева говорит, что считает творчество Каплана одним из источников охранения утраченного национального наследия. Я соглашаюсь и думаю, что камни Каплана крепче надгробных плит, что способность творчески осмыслять место жизни — чисто еврейская. Ибо евреи всегда были пришлыми — их метауровень описания всегда находился ступенькой выше, и отсюда постоянная рефлексия и творческая тяга осмыслять время и место жизни. Есть места, где канули времена и эпохи, и только по творениям еврейского искусства еще возможно приникнуть ко времени прошедшему — к семейным корням, к битве с забвением, которое именно благодаря творческому усилию, попирающему его, становится истоком будущей жизни; не обладая прошлым, не овладеешь будущим.

9.

Из Гомеля мы направляемся в Рогачев, где некогда жил знаменитый раввин, один из выдающихся ученых-талмудистов XX века Раби Иосеф Розин (1858–1936) — Гаон из Рогачева, состоявший в переписке с Любавическим Ребе Менахем-Мендл Шнеерсоном и давший ему смиху.

По дороге в Рогачев наша видавшая прошлый век «газель» вдруг встала на обочине, водитель залез под капот, а мы по морозцу в полях отправились через мост над сухой балкой в придорожное кафе. Там Вика купила десяток котлет и стала скармливать их трем беременным дворняжкам, крутившимся у нас под ногами на обочине. К ней присоединился и Исаак Кушнир (его Давид называет «реб Изя»): он достал кусок сыра и шоколадку и раскрошил их в счет будущего дворняжного потомства. Мы стали обсуждать, почему дворняги сообразительней породистых собак, и пришли к ожидаемому выводу: виной тому ужесточенный естественный отбор, где выживают не столько сильные, сколько сноровистые находить пищу.