Справа налево

И вот странное сближение встретил при просмотре «Chinatown» Поланского. Джек Николсон в роли Гиттеса пытается распутать историю с махинациями вокруг водоснабжения земель близ Лос-Анджелеса и въезжает на частную территорию, на апельсиновые плантации: он мчится между рядов апельсиновых деревьев, но его всё равно останавливают и избивают.

Никогда не думал, что смогу увидеть то, чем там же, в Orange County, владел мой прадед, — баснословные апельсиновые рощи, о которых в моем детстве бабушка и родители говорили шепотом. Фильм был снят в 1974 году — и вполне возможно, что съемки проходили именно на его земле; кто знает, из чего судьба способна составить свою иронию.

Это — кроме того, что деспотичного начальника моего героя в «Матиссе» зовут Гиттис. Надо ли добавлять, что, когда писал, я еще не видел «Chinatown»? Вот это и называется: забвение как исток.

«Следующая бензозаправка только через 64 мили» ( про время )

Когда-то, еще ничего не понимая в автомобилях, я решил купить на первые две зарплаты машину Дело было в Сан-Франциско, и меня интересовало одно: «Скажите, — спрашивал я продавца старенькой „хонды“, „олдсмобиля“, „шевроле“ или „мазды“, — эта машина доедет до Нового Орлеана?»

Новый Орлеан, родина джаза и «Трамвая „Желание“», был пределом моих мечтаний о перемещении в пространстве. Наверное, тут не обошлось и без Гекльберри Финна, стремившегося туда с Джимом на плоту по Миссисипи, но что меня удивило: все продавцы, не сморгнув и глазом и не ахнув, кивали: «Доедешь», — что говорило не столько об уловке, сколько об отношениях американцев с пространством: для нации, заселившей Дикий Запад, перемещаясь по смертоносным пустошам на телегах, семь верст — не крюк.

И я с замершим сердцем им верил и не верил, будто снова находил свидетелей неизъяснимого чуда, которое теперь уж непременно должен был опробовать на собственной шкуре.

С тех пор прошло двадцать лет, металл моей Chevy Nova не раз был переплавлен и, может быть, даже обрушился вместе с ракетой на военные бункеры в Ираке или плавает где-то в толще мирового океана частицей корпуса или оружия подводного атомного крейсера. Двадцать лет вместили не одну эпоху — за это время много чего произошло, и уж не вспомнить, в каком порядке: утонул, захлебнувшись ураганом Катрина, мой любимый город — главный ценитель креольской кухни и диксиленда; мировой порядок совершил множество мускульных усилий — рухнули одни тирании и окрепли другие, призрак Сталина обрел плоть и надвинулся на Европу Расстояние в пять тысяч километров теперь мне не кажется одиссеей Орфея, но я всё сильней скучаю по возможности так же вдруг размахнуться, достать кошелек и, слегка приценившись, купить билет на еще не объезженный транспорт, чтобы под Led Zeppelin вытянуться всеми четырьмя колесами вдоль параллели или меридиана, пожирая зрачком холмы, лощины, крохотные городки, их рухлядь, вывески, соломенное чучело полицейского в машине напротив городского совета и пожарной части под одной крышей, останавливаясь на задичавших заправках, вдыхая полынный пыльный запах Невады и жидкое галлюциногенное солнце Аризоны, — чтобы, наконец, в свой ненавистный обычно, а сейчас печальный день рождения въехать в собственную мечту, небывальщину, перестать верить глазам и ушам, смятенным ревущими на улице тромбонами, свингующими кларнетами, грохочущим на пузе блестящего, как антрацит, парня барабаном; крепко выпить и потом полночи переходить из бара в бар, встречая то там, то здесь уже знакомых уличных музыкантов, переменивших спортивные штаны и засаленные байковые рубахи на белоснежные сорочки и пиджачные тройки. А на следующий день еле-еле проснуться и долго завтракать на дебаркадере, пить кофе с Kent’ 100, двойной фильтр, один выдернуть зубами, щурясь на слепящую лоснящуюся муть большой реки, когда-то омывавшей ноги великой американской литературы — босые пятки Гека и Джима, — на плесе которой медлит черно-белый, хлопочущий плицами колесный пароходик, и понимать с неясной грустью, что на нем в океан безвременья уходит твое странное, как китайский фейерверк и полотна Левитана, время жизни.

Про Иону ( про героев )

Содом был сожжен не потому, что его жители хотели изнасиловать ангелов. А потому, что там всё было устроено наоборот: добро называлось злом, а зло — добром.

Вы думаете, так просто добро объявить злом, а зло — добром? Ничего подобного. Это огромная работа: и политологическая, и социологическая, и историософская.