Справедливый приговор. Дела убийц, злодеев и праведников самого знаменитого адвоката России

Вот история. Она утверждается показанием Заньковской, видевшей пистолет; она утверждается Блонским, видевшим пистолет, направленный на грудь Бабанина. Драку, а не одностороннее оскорбление, видят и прочие гости.

Что Степан Бабанин не принимал участия в драке, — это следует из того, что никто его не видал в этой роли. Скляр видел всех трех, но не может и теперь утверждать, какую роль играл Степан Степанович. Между тем, со стороны не различишь того, кто дерется и того, кто разнимает; и поэтому одно присутствие кого-либо на месте еще не повод считать его непременно участником побоища.

Сравните с этим предположение прокурора. По его словам, в конторе мешают Сулиме делать дело, — он тихо уходит; за обедом над ним острят, — он смиренно отмалчивается; его бранят, — он сносит с кротостью; ему кидают пеплом в бороду, — он встает, чтобы стряхнуть пепел; его бьют, — он вручает Бабанину стилет, чтоб заколоть себя.

Похоже ли это на характер Сулимы?

Не думаю. Мы уже познакомились с ним, он в нашем воображении является с другими чертами. Пистолет и кинжал в трости «для Бабаниных, для встречи» мы уже видели; от свидетелей по делу о разгоне комиссии мы знаем, что эти орудия у Сулимы не оставались без некоторого употребления. Когда-то глаз крестьянина Диканя испробовал острие этого стилета. Сбитые с толку по вопросу о своих правах советами Сулимы, крестьяне Бабаниных, едва было не потерявшие предлагаемого им дара, испытали «миролюбивые» способности посредника.

Вот каков Сулима до входа в гостиную Заньковских. Что же его могло переменить в эту минуту и сделать кротким агнцем? Не наливки же Заньковского и сытный обед его?

Меня, если мои выводы неверны, могут предупредить: надо было бы спросить самого Сулиму. Но заметьте, его-то, потерпевшего, обвинительная камера и не позвала! Может быть, чувствовалось, что Сулима вряд ли будет полезным для обвинения свидетелем, что допрос, ему сделанный, всего скорее расшатает обвинение.

Мне же вызывать его не приходится, потому что, оставаясь при убеждении, что его личные объяснения, записанные в обвинительном акте, не согласны с истиной, я не могу поручиться, что он на суде проникся бы чувством правды. Спрошенный, как потерпевший без присяги, без этой религиозной гарантии верности, он легко мог бы быть опасным для нас.

Эти соображения не должны были существовать для обвинения, и поэтому отсутствие Сулимы не указывает ли, что обвинение сомневалось само в достоверности того свидетеля, чье слово дало толчок делу.

Не пригласив Сулиму, обвинение не пользуется судебными показаниями и прочих свидетелей. Оно с любовью возвращается к предварительному следствию, восхваляет вам достоинство комиссии, собиравшей показания, и чуть-чуть не ставит ее выше суда с вашим участием, гласного суда — с допросом и свободным исследованием правды.

Этого приема нельзя одобрить. Предварительное следствие получает цену, когда оно здесь подтвердится; тем больше нужно осторожности, когда проверяется следствие, собранное старою следственною частью.

Сама государственная власть, даруя нам новый суд, изменила новый порядок следствия, уничтожила все эти комиссии, признала их негодными для дела и создала судебных следователей с новыми порядками. И если следствие, которое производит новый следователь, по новому, лучшему наряду, можно проверить судебным разбирательством в вашем присутствии, то не более ли того подлежит проверке дело старого, правительством признанного негодным к употреблению, порядка? Ведь комиссия — это часть старого суда, а старому суду в отмену создан новый, про который сказано, что он «скорый, правый, милостивый»; следовательно, старое было и не скоро, и не право, или, по меньшей мере, оставляло многого желать в этом отношении.

Так благоговеть пред комиссией и ее актам верить больше, чем исследованию дела здесь, ни по каким причинам не следует.

И какие показания мы слышали? «Помните ли, что вы показали?» «Не помним». «Вы ли писали показание?» «Нет». «Вы подтверждали показание такого-то; знали ли вы его?» «Нет». Показания самых простых лиц записаны деловым языком и заключают рассказы о таких вещах, которых они и сейчас не понимают. Помните ответ Скляра об уставной грамоте?

Сулима был тогда силой. Заньковские имели с ним сношения и невольно глядели на все его глазами. Многие лица распускали ложный слух, что дело это интересует начальника губернии и что он предубежден. Комиссия работала, как и все ей соименные, без уважения к обвиняемым и их интересам. Показания писались делопроизводителем и подписывались сторонами, едва ли разумевшими, что там написано. Многие, например, Заньковские, были встревожены, испуганы и не давали себе отчета в том, что делали и говорили.

Теперь все это прошло, страсти улеглись, влияния, действительные и мнимые, исчезли, и, при торжественном обещании говорить правду, свидетели представили единственно достоверный источник для решения дела.