Спроси заклинателей духов

Аникей помыкался по комнатам экспедиции, они были пусты, никто еще с поля не вернулся. Потоптавшись у радиостанции, толкнул дверь.

— Личные принимаешь? — спросил Аникей.

— Куда?

— В Ольховку.

— Пиши. — Радист протянул ему бланк радиограммы. — Что там такое с Ольховкой? Ты Маркова такого случайно не знаешь?

— Знаю… — похолодел Аникей.

— Вот… три радио ему оттуда…

Аникей схватил листки, начал читать, засмеялся, сгреб со стола пачку пустых бланков и, счастливый, выскочил из комнаты.

— Эй, парень, расписаться надо! — крикнул ему вдогонку радист. Улыбнулся, покачал головой.

«Все они с поля поначалу немножко того», — подумал радист.

«Крестовый поход» на блондинок

Глава 1

С тех пор как он помнил себя, он помнил снег. И белый цвет в его ранней памяти это не белая грудь матери, не белое ее лицо, не белые ее теплые руки, а снег. Все его воспоминания начинались со снега.

Как знать, может быть, он и родился в снегу, но об этом знают только отец с матерью, и они ему никогда об этом не говорили, и знал он только одно, что родился на безымянном острове в Ледовитом океане, в западном секторе Арктики, на крошечной метеостанции, куда не летали самолеты, а суда приходили раз в год.

Разные берега его детства омывало Баренцево море, отец с семьей кочевал, и, когда наконец осел в глубине России, Андрей Матвеев закончил университет и попросился на север, домой, но ему предложили крайний северо-восток, за тысячи километров от западной границы, и он согласился — лишь бы север, лишь бы снегу побольше, там жить можно.

Вот так и живет до сих пор на Чукотке, сменяя периодически побережье на тундру, все ему тут знакомо, везде на полуострове он бывал, где проездом, где с экспедицией, а где и живал подолгу, — несколько зим.

Сейчас председательствует в сельском Совете, домик неказистый на берегу океана, окна кабинета смотрят в тундру, окна комнаты заседаний — в океанский простор.

Этот поселок на Чукотке Андрей Матвеев выделяет среди таких же других. Здесь ему спокойней, здесь легче дышится, здесь все чаще приходят к нему воспоминания детства, слагающиеся в мозаику мгновений, о которых раньше он не думал, все это вспомнилось ему здесь, и кажется Андрею, что эти горы, и море, и снег, эту бухточку и эти домишки где-то он уже видел. Может быть, он видел такой же пейзаж еще тогда, в неосознанном детстве? Тогда, когда все еще было белым?

«Наверное, здесь снег такой, как в детстве… или просто это возраст… или одиночество…»

Живет Андрей в конце поселка в маленьком деревянном доме. В доме одна комната, большая кухня, кладовка, склад для угля и дров. Расположен он вдали от берега. Вот почему Андрей, когда желает остаться наедине с собой, идет на берег моря. Здесь легче думается. Здесь отдыхается. Да и просто смотреть на волны или темную гладь воды можно вечность, никогда от этой картины не устанешь.

У него на берегу есть свое место, вон там, за мысом. Надо подняться на холм, спуститься в долину и по долине идти на север. Сначала моря не видно, но слышны крики чаек, они все громче, и вдруг в этом птичьем гаме явственно различается вздох волн, глухое ворчание стихии («ага, прибой, видать, сильный»), здесь тропинка поворачивает на восток, и вскоре (для новичка совсем неожиданно) ты стоишь на самом мысу, и отсюда видно далеко-далеко…

Андрей Матвеев и сейчас на этом мысу. Недавно он открыл, что не только у него, у многих есть свои места на берегу моря. Любят сюда ходить старики. А молодежь — та чаще парами.

Здесь как бы оказываешься перед лицом вечности. Годы пройдут, люди уйдут, а мыс будет, и волны эти будут, и чайки — вот в чем дело. Не всякий может себе это объяснить, но понимают, чувствуют это, наверное, все.

…Последние дни осени. На берегу суета — разгружаются пароходы. Картофель, спиртное, бочки с капустой и селедкой, много всякого товару. Матвеев видел, как бригада рабочих под руководством Кузьмича старалась. Почти на всех северах Кузьмич поработал, есть у него опыт.

Запретили на время навигации выдавать рабочим спиртное. Сухой закон на все время. Не грустит Кузьмич. Ящики с бутылками перегружает с парохода на плашкоут, с плашкоута — на берег. По длинному металлическому широкому желобу ящики сами с плашкоута катятся вниз. Желоб отполирован, аж блестит. Как только дается команда на обед, к концу желоба ставится эмалированный таз. Кузьмич сам берет заветный ящик, трахает им по металлу — бутылки вдрызг, спиртное стекает по желобу в тазик. Естественный бой, предусмотренный правилами. Заведующему Торгово-заготовительным пунктом (ТЗП) сдаются запечатанные целые горлышки бутылок, ему горлышками отчитываться в бое стеклотары, все законно, у него претензий нет, лишь бы разгрузка шла хорошо и процент боя был в норме. Ну, а за закуской дело не станет — вон сколько картошки рассыпано, костер из ящиков можно мигом соорудить, а к печеной картошке капуста да селедка — первое дело, вынимай из бочки, не убудет.

— Ах, Кузьмич, Кузьмич! — качает головой Матвеев и отказывается от протянутой кружки.