Спрут

— Ну и что? — сказал он, — зато прокатимся в пульмане. Я не хочу, чтобы какой-нибудь кретин в Боннвиле сказал, что я не умею жить на широкую ногу, а, кроме того, Вакка встретит нас на станции с экипажем. Да, сударыня, или пульман — или мы вообще не едем! Может, я действительно ничего не смыслю, когда дело касается покупки мебели, но я знаю, что должна иметь моя жена.

Он настоял на своем, и в один прекрасный день молодые супруги прибыли под вечер на вокзал, с кого отправлялся экспресс Сан-Франциско — Нью-Йорк. Провожали их только родители Хилмы. Энникстер знал, что Магнус и Остерман находятся в городе, но приложил все усилия, чтобы не встретиться с ними. Насчет Магнуса у него не было никаких опасений, но этот шут гороховый Остерман мог выкинуть что угодно. Не хватало еще, чтобы их на прощание осыпали рисом.

Энникстер шагал вдоль состава, нагруженный плетеными корзинами, чемоданами и саквояжами; шляпа у него съехала на сторону, билеты он держал в зубах. Сзади, стараясь не отстать, трусили Хилма и ее родители. На вокзале Энникстер всегда начинал страшно суетиться. Ему казалось, что непременно произойдет что-то непредвиденное, и он упустит свой поезд. Он летел на всех парусах, и, когда наконец долетел до своего пульмана и оглянулся, оказалось, что остальные затерялись где-то в толпе. Оставив чемоданы на платформе подле своего вагона, он кинулся назад, ожесточенно размахивая руками.

— Скорей, скорей! — закричал он, обнаружив их. — Сейчас отправляется!

Он протиснулся сквозь толпу и стал подгонять их, но, когда они добежали до своего вагона, оказалось, что одного чемодана не хватает. Энникстер начал орать. Хороши порядочки на ТиЮЗжд, нечего сказать! Впрочем, что можно ждать от этой корпорации! Ну погодите, я вам покажу… Тут, однако, в дверях вагона появился проводник и сразу успокоил его: оказалось, что чемодан он занес в вагон.

Энникстер не разрешил родителям Хилмы зайти в вагон, опасаясь, что поезд вот-вот тронется. В вагон они поднялись вдвоем, прошли за проводником по узкому коридору мимо отдельных купе, заняли свои места, открыли окно и высунулись из него, чтобы попрощаться со стариками. Те не пожелали возвращаться в Кьен-Сабе. Старик Три подрядился снабжать молочными продуктами ресторан при гостинице своих родственников — дело весьма выгодное. Да и Боннвиль находился не так уж далеко от Сан-Франциско; расставались они не надолго.

Проводники начали убирать подножки, стоявшие перед входом в спальные вагоны.

— С Богом! — сказал отец. — Прощай, дочка, не забывай нас, приезжай, когда сможешь.

Со стороны вокзала донеслись сильные размеренные удары станционного колокола.

— Ну, кажется, поехали, — крикнул Энникстер. — До свидания, миссис Три!

— Не забывай свое обещание, Хилма, — крикнула мать, — пиши каждое воскресенье!

Длинный состав напрягся, заскрипев и заскрежетав всеми своими деревянными и железными частями. Все начали торопливо прощаться. Поезд встрепенулся, тронулся и, медленно набирая ход, выкатился на залитый солнцем простор. Хилма высунулась из окна и махала матери носовым платком, пока не потеряла ее из виду. Затем уселась на свое место и взглянула на мужа.

— Ну вот, — сказала она.

— Вот, — отозвался Энникстер. — Ты счастлива? — спросил он, заметив, что у нее в глазах стоят слезы.

Она энергично закивала и, крепясь, улыбнулась ему.

— Ты сегодня что-то бледная, — сказал он, озабоченно глядя на нее. — Тебе нездоровится?

— Нет, я чувствую себя достаточно хорошо.

Его беспокойство еще более усилилось.

— Достаточно? Но не совсем? А?

Хилму и правда слегка укачало, — от Сан-Франциско до Оклендского мыса они ехали на пароме. Тошнота ее не совсем прошла. Но Энникстера не удовлетворило такое объяснение. Он пришел в страшное волнение.

— Тебе плохо! — воскликнул он встревоженно.

— Да нет же, нет, — запротестовала она, — вовсе мне не плохо.

— Но ты сказала, что чувствуешь себя не совсем хорошо. Что у тебя болит?

— Да не знаю я. Нигде у меня не болит. Господи Боже! Ну, что ты всполошился.

— Может, у тебя головная боль?

— Вовсе нет.

— Значит, ты просто утомилась. Конечно! И неудивительно — сколько тебе пришлось сегодня мотаться по моей милости.

— Милый, я не устала и не больна, и все у меня в порядке.

— Не говори, я же вижу. Сейчас я распоряжусь, чтобы постелили постель, и ты ляжешь.

— Ну, что народ смешить!

— Слушай, скажи мне, что у тебя болит? Покажи где. Рукой покажи! Может, ты хочешь покушать?

Он спрашивал и переспрашивал, не желая менять тему разговора; уверял, что у нее синяки под глазами и что она похудела.

— Надо бы узнать, нет ли при поезде врача, — бормотал он, растерянно оглядываясь вокруг. — Покажи-ка язык. Я знаю: глоток виски — вот что тебе нужно, и хорошо бы чер….

— Ни в коем случае! — воскликнула она. — Я совершенно здорова. Погляди на меня. А теперь скажи, похожа я на больную?

Он с горестным видом вглядывался ей в лицо.

— Нет, ты как следует посмотри. Я же образец здоровья, — настаивала она.

— С одной стороны, может, и так, — начал он, — но вот с другой…