Спрут

— Миссис Дайк, — начал он, — я хочу, чтобы вы с Сидни поселились у нас в Кьен-Сабе. Не говорите мне, что вам еще не осточертели репортеры и должностные лица, и все эти охочие до сплетен людишки, которые под предлогом, что хотят помочь вам, суют нос не в свои дела, — я все равно вам не поверю. Я хочу, чтобы вы разрешили мне взять на себя заботу о вас и о малявке, пока не минет ваша беда. Места у нас хватит. Вы можете поселиться в домике, который прежде занимали родители моей жены. Вы должны трезво посмотреть на вещи. Как вы будете жить? У вас уже, наверное, совсем нет денег. Еще немного, и Берман представит закладную, и вслед за этим домик у вас отберут. Я хочу, чтоб вы разрешили мне помочь вам, чтобы вы смотрели на нас с Хилмой как на добрых друзей. Я почту это за честь.

Миссис Дайк, собрав остатки гордости, попробовала отказаться, говоря, что сама как-нибудь справится, но дух ее был сломлен. В общем, дело кончилось тем, что Энникстер и Хилма вернулись домой вместе с миссис Дайк и ее внучкой.

Миссис Дайк не пожелала взять с собой ничего из мебели, ни одной безделушки. Они только напоминали бы ей о прошедших хороших временах. С помощью Хилмы она сложила свою одежду и платьица Сидни в чемодан, а Энникстер засунул этот чемодан под заднее сиденье коляски. Миссис Дайк заперла дверь своего дома на ключ, Энникстер усадил ее рядом с женой, и они поехали прямо по бурым сухим плетям хмеля. На повороте дороги миссис Дайк обернулась и бросила долгий взгляд на то, что осталось от хмельника, на видневшуюся за деревьями крышу домика. Больше ей уже никогда не придется увидеть его.

Миссис Дайк и Сидни были водворены в домик, где раньше проживала семья Три. Как только Энникстер и Хилма остались одни, Хилма обняла мужа за шею.

— Как это хорошо! — воскликнула она. — Милый, как хорошо, что ты позаботился о них и проявил к ним такую доброту. Мой муж хороший человек! Такой великодушный. А ведь совсем недавно тебе и в голову бы не пришло заботиться о миссис Дайк и Сидни. Ты и думать о них не стал бы. Но вот теперь взял и позаботился, и все потому, что любишь меня, правда? Скажи, правда? И еще потому, что, полюбив меня, ты стал лучше. Я горжусь этим, и мне это так приятно. Ведь я права, да? Все потому, что ты так сильно любишь меня?

— Клянусь тебе, Хилма, что это истинная правда! — воскликнул Энникстер.

Когда они садились за ужин, который уже ожидал их, Луиза Вакка подошла к двери столовой и сказала, что Хэррен Деррик звонил из Лос-Муэртос и просил позвонить ему, как только мистер Энникстер вернется.

— Сказал, что дело очень важное, — прибавила Луиза.

— Может, получены какие-нибудь вести из Вашингтона? — предположила Хилма.

Энникстер не стал ужинать, а тотчас же пошел звонить в Лос-Муэртос. К телефону подошел Магнус. Он сообщил, что на завтра назначено экстренное совещание Исполнительного комитета Союза, на котором будут объявлены новые тарифы на провоз зерна, установленные Железнодорожной комиссией. Лаймен написал, что работа над тарифной сеткой только что закончена; ему не удалось добиться, чтобы она полностью отвечала интересам фермеров, и он лично приедет в Лос-Муэртос и объяснит имеющиеся расхождения. Магнус прибавил, что Лаймен будет присутствовать на совещании.

Энникстер, которого очень интересовали подробности, воздержался, однако, от вопросов. Связь Лос-Муэртос с Кьен-Сабе шла через Боннвиль, а в те неспокойные времена ни на кого нельзя было положиться. Неизвестно, кто мог подслушать телефонный разговор. Он ответил Магнусу, что приедет непременно.

Заседание было назначено на семь вечера, так как Лаймен, по причине неотложных дел, должен был приехать вечерним поездом и вернуться назад в город чуть свет на следующее же утро.

В назначенное время члены комитета собрались в столовой усадебного дома Лос-Муэртос. Их собрание почти в точности воспроизводило сцену того незабываемого вечера, когда Остерман выступил с планом организации Фермерской железнодорожной комиссии. Магнус Деррик, в сюртуке, застегнутом на все пуговицы, сидел во главе стола, на котором были расставлены бутылки виски и сифоны с содовой. Пресли, успевший завоевать доверие всех членов Комитета, расположился, как и в тот раз, на диване; он курил сигарету, посадив кошку Натали себе на колени. Кроме Магнуса и Энникстера, тут были Остерман, старик Бродерсон и Хэррен, а также Гарнет с ранчо «Рубин» и Геттингс с «Сан-Пабло» — оба озабоченные, оба бородатые, курившие черные сигары — они тоже были членами Исполнительного комитета. Еще присутствовал Дэбни, молчаливый старик, о котором мало что знали, кроме его имени, и который был избран членом Комитета неизвестно зачем.

— Мой сын Лаймен, господа, будет здесь минут через десять. Я послал за ним лошадей в Боннвиль, — заявил Магнус, открывая заседание. — Попрошу секретаря сделать перекличку.

Остерман сделал перекличку и, дабы заполнить время, зачитал протокол предыдущего заседания. Лаймен приехал как раз, когда казначей начал свой доклад о финансовом положении Союза.