Спрут

Брошенный на произвол судьбы паровоз медленно удалялся, тяжело громыхая на стыках. Провожая его взглядом, Дайк даже в такой трагический момент испытал смутное чувство сиротливости. Последний, — и первый, если уж на то пошло, — друг покидал его. Он припомнил день, — как давно это было, — когда он впервые открыл дроссельный клапан паровоза. А сегодня паровоз покидал его, ему изменил последний друг. Паровоз медленно удалялся в сторону Боннвиля, он возвращался в железнодорожные мастерские, в лагерь врага, того врага, который разорил и погубил Дайка. Последний раз в жизни Дайк побывал машинистом. Теперь он опять становился разбойником с большой дороги, преступником, объявленным вне закона, всех восстановивший против себя, беглецом, прячущимся в горах и с тревогой прислушивающимся к собачьему лаю.

Но он не бросил оружия. Его воля еще не сломлена. Пока у него есть силы, он им в руки не дастся. Не позволит Берману праздновать победу.

Рана оказалась пустяковой. Он углубился в пшеничное поле, а потом свернул на север, к окруженным деревьями секторным постройкам, которые, словно островок, возвышались среди моря пшеницы. Он добрался до них, несмотря на то, что кровь хлюпала у него в башмаке. Однако при виде двух батраков-португальцев, которые удивленно глазели на него из-за сарая, он встрепенулся — нужно было действовать, и притом немедля. Он бросился к ним и тоном, не допускающим возражения, потребовал себе лошадь.

Дилани и шериф сошли с паровоза в Гвадалахаре.

— По коням! — скомандовал шериф. — В Боннвиль он не сунется, это уж точно. Бросит паровоз где-нибудь между Гвадалахарой и Боннвилем и попытается укрыться в полях. Мы будем гнаться за ним на лошадях, а ему придется драпать пешком. Теперь он, можно сказать, уже в наших руках.

Их лошади по-прежнему стояли возле станции; тут же была и чалая кобыла, брошенная Дайком. Дилани подошел к ней и, воскликнув: — Вот и моя лошадка! — вскочил в седло.

В Гвадалахаре они снова забрали двух своих ищеек. Погоняя измученных лошадей, преследователи галопом поскакали по Верхней дороге, зорко поглядывая по сторонам и стараясь определить, где именно Дайк сошел с паровоза.

В трех милях от Эстакады они натолкнулись на Нормана, который стоял, держа под уздцы свою оседланную лошадь, и внимательно рассматривал узенькую тропку, проложенную через пшеничное поле Кьен-Сабе. Отряд остановился.

— Паровоз прошел мимо меня вон там, чуть подальше, и был он без машиниста, — сказал Берман. — По моему, он здесь и соскочил с паровоза.

Но прежде чем кто-нибудь успел ему ответить, собаки, отыскав след, снова залились лаем.

— Он! — воскликнул Берман. — Вперед, ребята!

Они поскакали вслед за ищейками. Берман, с трудом взобравшись на коня, пыхтя и обливаясь потом, вытирая платком складки жира на затылке, затрусил следом; громадный живот и отвислые брыли колыхались в такт движениям лошади.

— Ну и денек! — бормотал он. — Ну и денек, прости Господи!

Следы Дайка были совсем свежие, идти по ним было так же нетрудно, как по отпечаткам ног на только что выпавшем снегу. Вскоре отряд выехал на лужайку перед секторными постройками. Батраки-португальцы еще не успели уйти. Они были потрясены происшедшим и сильно возбуждены.

Да, да, Дайк был здесь с полчаса назад, пригрозил им оружием, забрал лошадь и ускакал на северо-восток, в предгорья, к источнику Бродерсонова ручья.

Снова отряд поскакал во весь опор, топча молодую пшеницу; ищейки, заливисто лая, понеслись по горячему следу. Всадники, пригибаясь вперед, безжалостно вонзали шпоры в бока резвых лошадей, взятых на секторной конюшне, а Берман трясся далеко позади.

И даже теперь, когда охота на преступника велась на открытой местности, оставалось только удивляться тому, как долго он их манежил. Попадались им на пути изгороди, на которых колючая проволока была рассечена ножом беглеца. Грунт, поначалу ровный, постепенно начинал подниматься, горы придвинулись вплотную, погоня все продолжалась. Солнце, давно прошедшее зенит, начало клониться к западу. Неужели они до ночи с ним не разделаются?

— Смотрите! Смотрите, вон он! Скорей, вон он там!

Отряд, сбившись на голой вершине ближайшего холма, напряженно вглядывался в даль, куда указывал Дилани. И все они одновременно увидели всадника, который вынырнул из оврага, поросшего колючим кустарником, и погнал свою взмыленную лошадь вверх по склону. Вдруг все разом заорали. Лошадь споткнулась и упала, выбросив всадника из седла. Он живо поднялся с земли и протянул руку к уздечке, но не успел ухватиться за нее — лошадь вскочила на ноги и ускакала. Человек постоял секунду-другую, огляделся и, увидев приближающуюся погоню, повернул назад и скрылся в зарослях. Дилани издал торжествующий клич:

— Ну, теперь-то ты попался! — закричал он.