Спрут

Верховой отряд кинулся вниз по склонам, через долины — следы были совсем свежие, видные каждому, и вели они их все дальше и дальше, в предгорья, там-то и началась оголтелая скачка разъяренных людей вверх и вниз по горам. Минуты шли. Преследователи проскакали по пересохшему руслу речки, перемахнули еще через одну изгородь, вломились в какие-то заросли, вихрем пронеслись по лугу, заросшему диким овсом, напугав пасшийся там скот; перед ними оказался овраг, густо поросший колючим кустарником и карликовым дубом, но тут без малейшего предупреждения загремели револьверные выстрелы, пробежавшие по цепочке гонителей со скоростью пулеметной очереди, и один из полицейских сник в седле, закрыв лицо руками, — и меж пальцев у него показалась кровь.

Наконец им удалось припереть Дайка к стене: он стоял, прижавшись спиной к скале, укрываясь за вывороченными корнями упавшего дерева; в руке у него дымился револьвер.

— Ты арестован, Дайк, — крикнул шериф. — Сопротивление бессмысленно. Вся округа до одного человека против тебя!

Дайк снова выстрелил; пуля раздробила переднюю ногу лошади под шерифом.

Отряд из четверых — раненый полицейский выбыл из боя после первого выстрела Дайка, — пальнув для порядка из ружей, отступил, спешился и засел под прикрытием валунов и деревьев. Вести перестрелку, сидя верхом в этой сильно пересеченной местности, было по меньшей мере неразумно. Дайк между тем тоже прекратил стрельбу, хорошо зная, что, если он выпустит все пули, перезарядить револьвер ему уже не дадут.

— Дайк! — снова крикнул шериф. — В последний раз предлагаю — сдавайся!

Дайк не ответил. Шериф, Дилани и его приятель Кристиен вполголоса посовещались. Потом Дилани и Кристиен отделились от других и пошли по склону оврага в обход, чтобы подобраться слева и зайти Дайку в тыл.

Именно тут к ним и подоспел Берман. Трудно сказать, была ли то смелость или неосторожность с его стороны, но он подъехал к Дайку на расстояние выстрела. Может, он и в самом деле не был трусом, а может, занятый мыслью, как бы усидеть на своей уставшей, спотыкающейся лошади, не заметил, как приблизился к месту боя. Во всяком случае он не обратил внимания на залегший в укрытии отряд и, прежде чем его успели предупредить об опасности, выехал на открытое место шагах в тридцати от Дайка.

Дайк увидел его. Перед ним был его главный враг: человек, которого он ненавидел, как никого другого, за всю свою жизнь, который разорил его, довел до отчаяния и толкнул на преступление, по чьему наущению вот уже несколько недель велась эта непрерывная ужасная охота. Дайк вскочил и рванулся вперед под пули; при виде этого человека он забыл обо всем, отбросил всякую осторожность. Он готов был отдать собственную жизнь, лишь бы сперва убить Бермана!

— Уж тебя-то я ухлопаю, — крикнул он на бегу.

Дуло револьвера было шагах в пяти от огромного живота Бермана, когда Дайк нажал на спуск. Если б выстрел последовал, он убил бы врага наповал, но в этот роковой миг револьвер дал осечку.

Берман с неожиданным проворством соскочил с седла и, прикрываясь конем, пустился наутек, перебегая от дерева к дереву. После осечки Дайк стал палить, не целясь, разряжая револьвер в своего врага, не думая о том, что ждет его. Ни одна пуля не попала по назначению, и, прежде чем он успел выхватить нож, его окружили.

Не сговариваясь, не дожидаясь сигнала, повинуясь лишь интуиции, безошибочно определившей момент, преследователи — Дилани и Кристиен, с одной стороны, шериф и полицейский, с другой — бросились на Дайка. Они не стреляли. Его нужно было взять живым. Кто-то схватил лассо, висевшее на луке чьего-то седла, и они попытались связать Дайка, но не смогли.

Соотношение сил было — один к четырем; с одной стороны, четыре человека, за которыми стоял закон, с другой — один раненый грабитель, истощенный, вымотанный денной и нощной погоней, вконец ослабевший от отсутствия сна, постоянной жажды, голода и ни на секунду не покидавшего его мучительного ощущения ежеминутной опасности.

Они облепили его со всех сторон, хватали за ноги, за руки, за глотку, за волосы, наносили удары, душили, пинали, валили с ног, катались по земле вместе с ним, с трудом подымались на ноги и снова кидались на него.