Средь других имен

Разговор о счастье в бараке ночью.
Первая шепотом, чтоб соседей не разбудить:
— Счастье — это дорога. Идем и хохочем.
С птицами песни поем, какие захочем.
И за нами никто не следит. —
Потом заскрипели нары; заговорила другая:
— Глядите, вот руки, как их от стужи свело!
Будь прокляты эти дороги, от них я седая!
Будь прокляты эти дороги… Зато хорошо я знаю,
Зато хорошо я знаю, что счастье — это тепло.
Тепло от печки, которая топится в доме,
Тепло от ребенка, хотя бы родить на соломе.
Тепло от налитого силой мужского плеча.
И если на этом плече я выплачусь до рассвета,
То, может, поверю: песня еще не спета.
Может, поверю: жизнь можно снова начать. —
А третья сказала: — К чему так долго судачить?
Собака зализывать раны в овраг залезает глухой.
А я уже так устала, что не смеюсь и не плачу.
А я уже так устала, что кажется мне по-собачьи,
Что счастье — это овраг, заросший густой травой.
Овраг, где хотя бы минуту можно побыть одной.

~~~

Заключенные живут не настоящим, а будущим. Но и будущее тревожно. Кто протянет тебе руку, когда ты вернешься? Там, на воле, люди, парализованные страхом, отказываются от тех, с кем дружили, кого любили.

Я знаю только одного мужа, по профессии военного летчика, который не отказался от своей жены, Герты Скворцовой. Он был демобилизован и переведен из Таллина на работу в Якутск.

Чтобы выжить, чтоб, несмотря на все унижения, остаться человеком, необходимо верить, что тебя кто-то ждет.

Рябина

Зарницы играют, как птицы
Огненный в небе полет.
В такие ночи в столице
Рябина роскошно цветет.
От страха в оцепененье
Товарищи и родня.
Но дерево в белом цветенье
Ждет у окошка меня.

~~~

В нашем лагере — женщины самых разных национальностей: русские, белоруски, украинки, латышки, литовки, эстонки, еврейки, аварка, польки, немки, француженка.

Не знаю, каким образом за колючую проволоку проникают новости, но аккуратные, всегда исполнительные немки вдруг перестали работать. Сидят возле бараков, сложив руки: «За нами приедет Аденауэр, и нас отпустят домой». И правда, их вскоре освободили.

Рузе и Гале, молоденьким девушкам с Западной Украины, с детства внушали, что никакой Киевской Руси не было, была Украина, что Мазепа не изменник, а герой. Я стала им рассказывать о русской истории, которую они не знали, я говорила, что наши народы братья. И они стали называть меня «старший брат».

Латышки, литовки, польки делились со своими земляками, которые не получали посылок. Русских было слишком много, да и часть продуктов уходила на сторону. Если надзирательница, вскрывая посылку, полюбопытствует: «Это что у тебя такое?» — надо ответить: «Если вам понравилось, возьмите, гражданка начальница». Иначе она перемешает чай с крупой, а сахар с табаком.

Староста подсчитает, сколько кусков сахара надо положить ей под подушку. И положишь, если не хочешь спать в бараке возле разбитого окна.

Ну, а тем, что осталось, можешь распоряжаться сама.

В зоне была кухня, без стен, но под навесом, где заключенные могли сами что-нибудь себе приготовить из присланных родными продуктов. 30 сентября — сама я хозяйка плохая — из манной крупы мне испекли именинный пирог. Нарезав его на кусочки, я обходила бараки и спрашивала: «Есть ли здесь именинница?» Самой мне достался последний маленький кусочек, но зато как радостно улыбались мне то Софья, то Вера, то Надежда, то Любовь.

Да и без именин нельзя не поделиться, если на тебя смотрят десятки голодных глаз.

Компот