Среди гиен и другие повести

Водой утекли те снега — тридцать раз утекли и испарились; неприятно церемонным стоял «деда Сема» перед потяжелевшим Песоцким. Да никакой и не «деда Сёма»: Семен Иосифович Броншицкий, юбиляр. Мало ли кто зашел поздравить, говорил его притворно озадаченный вид, — двери не заперты, вольному воля.

Поклонившись, художник кратко поблагодарил нежданного гостя и, как бы внезапно вспомнив что-то, увел своего бомжеватого ровесничка в недра галереи.

Песоцкий и сам недурно владел умением обрезать общение, но с ним этого не делали давно.

Оставшись один, Песоцкий занял руки бокалом вина и пирожком — и, стараясь следить за выражением лица, пошел типа прогуляться по выставке. Кругом ошивались Семины «каторжники» — бывшие политзэки, которых тот портретировал в последние годы. Уминали тарталетки либеральные журналисты. На крупную во всех смыслах фигуру Песоцкого посматривали с откровенным интересом: каким ветром сюда занесло этого федерала?

Общаться с ним тут никто не спешил, и даже более того: какой-то долговязый седой перец, чей либерализм выражался уже в перхоти, рассыпанной по плечам, уткнувшись с разбегу в Песоцкого, немедленно увел глаза прочь, а потом отошел и сам — вынул мобильный, скроил озабоченную физию и сделал вид, что разговаривает. На троечку все это было сыграно — только вот отпрянул он от Песоцкого с ужасом вполне искренним.

Федерал еще походил немного по выставке с закаменевшей мордой, выпил бокал вина, съел пирожок, нейтрально издали попрощался и вышел в мокрую тьму. Художник Броншицкий накренил вослед кряжистый корпус: честь имею, пан.

Клоуны, бурчал Песоцкий, шлепая через двор к казенному «мерсу» с водилой. Назначили себя совестью нации и цацкаются с этой медалькой. Обгордились уже все!

Но горько ему было, очень горько…

И теперь, в туземный утренний час, вспомнились Сёмины узловатые пальцы, пододвигающие ему, маленькому, апельсиновое варенье по клеенке, и горечь снова нахлынула, затопила незащищенный организм.

К черту, к черту!

Начинало напекать. Полежав в воде, Песоцкий планово побрел вдоль берега — к закруглению пейзажа, к лодкам… Шершавый песок приятно массировал ступни, бесцветные мелкие крабчики стремительно отбегали бочком-бочком, и ленивая мелкая волна раскладывала перед ним свой сувенирный ассортимент.

Песоцкий поднимал ракушки и деревца кораллов, разглядывал их и возвращал обратно в волну… Из одной ракушки вдруг заскреблись мохнатые возмущенные лапки. Песоцкий вздрогнул от неожиданности, рассмеялся и вернул потревоженного отшельника в родную стихию. Потом под ноги ему выкатило большую раковину сладко-непристойного вида: округлую, с длинной, нежной, розовато-белой продольной щелью… Песоцкий поднял этот привет от Фрейда и снова рассмеялся, но смех получился нервным: издевательский сюжет этих каникул снова ударил ему в голову. Отдохнет он здесь, как же! Либидо колотится в башку напоследок, а он ходит вдоль тайского бережка, ракушки с пиписьками собирает.

Язва или инсульт? Делайте ваши ставки, господа.

А главное, в Москве же начнется полный завал! Он же, с дымящимся членом наперевес, все дела отодвинул — и по кино, и по политике. Да-да, по политике, и нечего тут делать невинные глаза!

…Началось еще при Борисе Николаевиче — и не у одного Песоцкого: ближе ко второму сроку у всей интеллигенции, разом, случился подъем политического энтузиазма! Тот еще был энтузиазм — с холодным потом на жопе от перспективы увидеть Зюганова на Мавзолее. Реальная была перспективка, чего уж там…

Энтузиазм стимулировали. Какая там коробка из-под ксерокса, господа! Чепуха это, краешек айсберга, о который потерся дедушкин «Титаник»… Сметы были такие — «Xerox» замучается коробки делать!

Песоцкий, в те славные дни с перепугу покрывший страну предвыборными роликами повышенной душевности, своими глазами видел проект заказа на стаю дирижаблей, несущих по просторам Родины транспарант «Голосуй за Ельцина». Летучая эта стая должна была мерно проплыть от Брянска до Владивостока, мерцая иллюминацией в темное время суток… Чистое НЛО. Чуть-чуть не срослось, спохватились в последний момент: решили, что перебор и может сработать в обратку…

Чиновник, заведовавший той агитационной лавочкой, задумчиво изучал смету, похожую на витрину со связками баранок; на безымянном пальце поигрывало кольцо сапфира. Прикид на министре тянул тыщ на десять баксов, по совокупности содеянного полагался ему от коммунистов расстрел на месте, и допустить поражения демократии он уже не мог.

А потом настали такие крепкие времена, что волноваться за исход выборов стало уже и неловко. Зато патриотический баян можно было теперь рвать, не стесняясь, и если у кого-то еще оставалось стеснение, один взгляд на смету его преодолевал… И не надо воротить носы, господа: кто тут мать Тереза из присутствующих? Да, некошерно, зато жирно! Веселее, господа, веселее. Баррель подняли, население «Аншлагом» охуячили, пора о духовности подумать! Кризисом лавочку еще не накрыло, и нолей не жалели.