Среди гиен и другие повести

Он приютился на подушках — в огромной, как декорация, старой кровати с белым пологом, стоявшей поодаль на песке, — и в ожидании Хельги стал подводить черту своим планам. Стало быть, завтра надо будет поскрести по сусекам и решить вопрос с деньгами. По-любому пятерка у него есть…

Песоцкий усмехнулся: «пятеркой» были пять миллионов, и отнюдь не рублей. А когда-то — такой удачей была обычная родная пятерка! Те счастливые гвоздики стоили трешку… Эх!

Вознесло тебя, Лёник, с приятным панибратством подумал он.

Тропический закат, дотлев, не спеша отдавал тепло. Предметы меркли, костерок на песке и огни бара разгорались в темноте, медленно накрывавшей берег.

Новорижское — хрен с ним, думал Песоцкий, пускай Зуева подавится. Спокойно улететь из Бангкока, но не в Москву. Симку выбросить. На крайний случай есть телефонная книжка в лэптопе. Прыгнуть с пересадкой — куда? Париж, Венеция? Там полно русских. Нет, нужно что-нибудь тихое. Где было хорошо? Берген, рыбный ресторанчик над бухтой… На Гоа было хорошо в феврале: пустой берег, смешной трехколесный мотоцикл, неслучившееся детство.

На улице Строителей, вот где было хорошо…

И, словно отзыв на пароль, молодая Марина возникла на дорожке между пальм. Морок снова накатил на Песоцкого, но он справился.

— Привет, — сказала Хельга.

— Привет.

Она присела рядом, и он махнул бармену.

Они пили каждый свое, сидя на подушках и глядя на костер. Потом его рука проверочно легла на ее загривок. Она потерлась об эту руку затылком. Вот кошка, подумал Песоцкий. Как все-таки хороша.

— Ничего, что я вас не развлекаю?

— Нет проблем, — ответила она.

Проблема есть, подумал он. Проблема в том, что ты не Марина… Песоцкий прикрыл глаза, и привалился к спинке лежака, и собрал внимание на кончиках пальцев. Если вот так молчать и ласкать ее, чуть отвернувшись, чтобы не дышать приторными духами, можно неплохо погаллюцинировать…

Бармен принес охапку досок и, одну за одной, осторожно положил в огонь. Жар донесся до них, и в полыхнувшем свете он снова увидел родное лицо.

— Кто вы? — спросил Песоцкий.

— Женщина, — ответила она. — Мы же договорились. Просто женщина.

— Да… — Оценив ответ, он качнул головой — ни о чем и обо всем сразу.

— А вы — просто мужчина, — напомнила Хельга.

— Я — никто, — ответил Песоцкий.

Хорошо говорить цитатами: можно не думать самому.

— Если вы — никто, кто же будет меня сегодня любить?

Он чуть не ударил ее. Любить, а?

Он перевел дыхание и сказал:

— Хорошо, я скажу вам правду. Я — большой русский начальник.

Она рассмеялась:

— Большой русский начальник — это Путин.

— А я — Путин, — ответил Песоцкий, положил ей руку на бедро и чуть сжал ладонь:

— Пошли.

Она аккуратно допила свой мартини и встала.

Через час он вышел на берег снова и сел в деревянное кресло у костровища. Пустыми были берег, ночь, душа… Болела разломанная мужская гордость.

Он шел мстить за вчерашний облом, а поработал мальчиком по вызову. В женщине с родным лицом обнаружился конногвардейский темперамент и повадки полководца. Ничего не совпадало, вообще ничего! Он останавливал ее — я сам — и пытался сам, но она все спрямляла, и смеялась, и железной рукой направляла действие в русло какого-то идиотского порнофильма.

В какой-то момент Песоцкий с ужасом понял, что ожидает крика «йя, йя, даст ист фантастиш» — или как это будет по-шведски?

Наконец он озверел и выдал на-гора сеанс нешуточной агрессии — изломать ее, размазать, изнасиловать, за лицо, за горло… Сучка, как выяснилось, только этого и ждала: давай, сладкий, давай, трахни меня! За «сладкого» она немедленно получила по морде и радостно застонала.

Потом одобряюще похлопала его по попе, пару секунд полежала, отвалила Песоцкого, как колоду, и пошла в душ.

Он сидел у дотлевающего костровища в черноте очередной ночи, и стухший кусок мяса лежал у него меж ребер вместо сердца. Сколько ни взвешивал теперь Песоцкий эту историю, не было в ней теперь ни призрака любви, ни любовного приключения — одна мерзость.

Он заказал зеленого чая, закрыл глаза и начал втягивать анус. В заднице тут же заболело: ануса она тоже не пощадила, ни секунды в простоте! Забыть, забыть поскорее, выкинуть из головы.

Вдох-выдох, вдох-выдох, жизнь еще будет… Берген, фьорды…

Он попытался вспомнить хорошее — и безошибочно вспомнил то, что вспоминал всегда, когда его гордости требовался спасательный круг: ту первую ночь на даче у Семы. Третье десятилетие он помнил эту ночь по секундам. Как осторожно мучил девочку с родинкой у ямки на шее, удивляясь тому, как совпадает каждое его движение с ее дыханием… как она обвивала его руками и шептала в ухо нежные глупости…

Той девочки нет и не будет больше. Не будет желанной женщины с ранеными глазами за столиком в останкинском парке, не будет той, которая внезапно и длинно, словно на всю жизнь, поцеловала его в подвальчике, пахнущем хорошим кофе…

Их последняя случайная встреча встала перед глазами Песоцкого. Она шла сквозь пешеходное месиво Сретенки и разговаривала сама с собой — потяжелевшая, разом рухнувшая в другой возраст, в разряд тех, кому говорят: «гражданочка», «женщина, вы выходите?»…