Среди гиен и другие повести

Через пару дней под капот сиреневого BMW попала неприметная коробочка, ставшая точкой GPS на экране компьютера.

Каждый день, в районе половины четвертого, точка намертво вставала у границы парка и не двигалась около двух часов. Узнать, где проживает Пинский Всеволод Павлович, 1970 г. р., тоже было делом техники. Там же, у парка, и проживал, разумеется.

— И что же нам с этим делать? — мягко поинтересовался Харитонов.

Она посмотрела на него с открытой неприязнью.

— Нам — ничего.

Харитонов закаменел.

— Некошерно получается. Нехорошо… Ай-яй-яй. Замужняя дама…

Он улыбался, но глаза были злыми. Жалко, я не ударила его тогда, подумала Булыгина, а вслух весело сказала:

— Дурак.

Но опасность оценила реально и вечером сыграла на опережение. Со смехом, между прочим, рассказала мужу, как бегут договариваться с Кремлем вчерашние бунтовщики: и тот, и эта… А еще, сказала, есть там такой Пинский… ну, документалист… неважно… общие знакомые в фейсбуке, мир тесен… Так этот герой сопротивления, смех и грех, вышел на нее — тоже ищет ходы назад!

Муж усмехнулся: голод не тетка, сейчас они все к нам побегут. Как, как фамилия?

Она похолодела.

— Пинский.

Булыгина не думала, что его это заинтересует. Она хотела вбросить легенду на случай провала — и отползти. Но мужа заинтересовало.

— Это который — «нехристь»?

— Ну да.

— Смешно, — согласился Кирилл и качнул руководящей головой, усмехнулся. — Ну что: найдем работу человеку… Мы ж не звери.

За окном стояли серые сумерки, и это было их время — давно отмеренное время, конспиративные полтора часа. В это ущелье умещались хриплая возня у вешалки, раздевание донага, прорезание новых, уже желанных черт, падение в постель — и там уже окончательное превращение в пару гибких и сильных тварей.

Исчезал мир, где бывают мужья, митинги, монтажные стыки, рекламные контракты и Путин, исчезала сама память об этом мире. Иногда они не доживали до постели людьми и ползли в нее, сметая хвостами стулья, забирались на раз и навсегда разложенный диван, распарывая обивку лапами и протирая дорожку кожаными животами.

— Слушай, — сказала она однажды, уже вернувшись в человеческий облик. — Я хочу тебе что-то сказать.

Он курил, рассматривая свою руку, постепенно терявшую чешуйчатый покров, и рука замерла в воздухе. В былые годы и от других женщин за таким предисловием следовало, бывало, сообщение о беременности, но все оказалось еще хуже, и сигарета успела стать цилиндриком пепла.

— Ч-черт, — пробурчал он. — И что?

— Не дергайся, — ответила она. — Просто надо быть осторожнее.

Но у самой сердце обдало холодком: она рассказала ему о Харитонове, но словом не обмолвилась о разговоре с мужем, о том, что сама назвала его имя…

— Я позвоню.

Она думала залечь в тину и осмотреться — и четыре мучительных дня прожила в человеческой шкуре, в воздержании и наваждении. Запах дивана, протертого их кожей, преследовал ее, смешанный с их новым запахом, и она косилась на зеркала, боясь увидеть там тело, царапавшееся изнутри…

А потом все понеслось кувырком.

Муж потребовал подробностей — переписку с Пинским, имена общих знакомых. Он был холодно вежлив, что означало бешенство. В чем дело? А дело в том, что он не любит выглядеть идиотом!

Пинскому звонили с государственного телеканала и были посланы грязным матом. Теперь хозяева звонят ему, Булыгину, и интересуются: что это было? И он тоже хочет знать, что это было. Пинский искал контакта — разве нет?

Она сыграла обиду и недоумение: откуда я знаю, какая муха его укусила! Что вообще за допрос?

Ты не хочешь показать мне переписку? — уточнил муж. Да не было никакой переписки! — крикнула она чистую правду. И, не сходя с честного тона, начала городить вранье: звонила подружка, ты видел ее у Фадеевых, худющая такая… у нее что-то было с этим Пинским! Она и сказала, что он ищет выходы наверх!

— Ты говорила: фейсбук, — напомнил муж.

Так она в фейсбуке и есть! Что за допрос? Я в чем-то виновата? Что происходит? Тебе не о чем со мной говорить? И что за тон?

И она обиделась — и ведь в самом деле обиделась! — и заперлась в ванной. И, пустив воду, долго смотрела в амальгаму, в собственные глаза с вертикальной прорезью в зрачках…

Она решила отомстить мужу немедленно и позвонила собрату по запаху: завтра! И завтра настало, и ее машина быстрее прежнего примчалась к парку, чтобы встать на долгожданный якорь у ограды.

Они сплетались у вешалки — это был ритуал-воспоминание, за которым начиналось настоящее. Дивана было уже мало, и спустя вечность они возвращались в себя, лежа на полу. Все вокруг было исхлестано хвостами, паркет расцарапан.

Они лежали неподвижно, возвращаясь в прошлые тела, сквозь гул кайнозоя вспоминая человеческие имена и обстоятельства обитания в этом подложном мире…

Обстоятельства же эти были вот каковы: под окнами, в неприметных «жигулях», с хорошим обзором на подъезд, терпеливо покуривал служивый человек, нанятый Харитоновым.