Среди гиен и другие повести

Булыгина усмехнулась.

— Как корпоратив?

— Отлично!

— Элита нации? — уточнил Пинский.

— Запишите мой телефон, — быстро ответила она.

Он разом потерял весь форс и засуетился, добывая мобильник из-под неудобной молнии.

— Да… Сейчас!

У него даже сел голос.

Потом Пинский медленно повторил цифры.

— Да?

— Да.

Он нажал на клавишу, и у нее в сумочке зазвякало.

— Это я, — сказал Пинский и улыбнулся, почти счастливый.

— Да, — сказала она. И уточнила:

— Меня зовут Ольга.

Они говорили отрывисто.

— Я позвоню, — сказал он.

— С двух до трех. Завтра. Нет, в понедельник.

— Хорошо.

В проеме шумного света появилась крупная дама в мехах и молча уставилась на них. Пинский, отвернувшись, начал изучать колесо ближайшего «мерса».

— Элеонора Владимировна, все хорошо, — весело сказала Булыгина.

— Я рада, — звучно ответила дама и, помедлив, вернулась в ресторан. Взрыв музыки налетел и откатился. Они снова были вдвоем, даже прохожих смыло.

— Стоять! — сказала Булыгина.

Пинский остановился.

— Стою. — И попросил. — Поцелуй меня.

Она отшатнулась, хватанула ртом воздух и быстро пошла к дверям.

Они возились у вешалки, повторяя пройденное, закрепляя материал. Теряя куски одежды, добирались до постели… Жадная сила, которая обнаружилась в ней еще в первый раз, у подрагивающей, медленно ползущей стенки лифта, теперь окрепла и обрела ясные черты.

Пинского раздевали и брали — так, как считали нужным. Он плыл широкими гребками по теплой реке, по течению… Она властно руководила им, открывая буквальное, бесстыжее значение этого глагола.

На каком-то повороте этой реки он попытался взять инициативу в свои руки, но она с протестующим хрипом вернула его на свой маршрут. Она знала, чего хотела. И, когда добилась своего для себя, блочно-панельный дом пробило протяжным криком.

Потом она лежала с открытыми глазами, глядя в стенку. Лежала почти без сознания, с вытекшей прочь энергией, и он почувствовал, как к горлу подкатил комок яростного, давно таимого желания. Теперь она была в его власти. Прислушиваясь к этому сладкому чувству, он положил ей руку на лицо, и она, как ягоду, взяла губами его пальцы.

Но пальцы сползли к горлу и чуть сжали его.

— Юля, да? — спросил Пинский.

Она рыбой хватала воздух, и губы искали его.

Он брал ее по-хозяйски, вертя как куклу, и она уже не кричала, а выла, вдавленная в подушку неожиданно сильной рукой.

— Путин, да? — шептал он в улиточку уха. — Ах ты, сучка…

Потом они лежали рядом, мокрые, мертвые сладкой смертью, и она приподнялась на локте и со всей силы вмазала Пинскому по лицу. И он рассмеялся. Она ударила снова, и он схватил эту руку — и поцеловал.

Они лежали теперь, глядя друг другу в глаза, как впервые.

— Хочешь, я включу телевизор? — спросил наконец он.

— Вот сволочь, — сказала она.

— Ага, — подтвердил он.

…Ее фирма оказалась кремлевским пиар-агентством.

Пинский выяснил это сразу, в ночь случайной встречи у дверей ресторана. Услужливый интернет вывалил предсказуемую дрянь подробностей: Газпром, Сочи, политконсалтинг…

Утром он нашел ее в фейсбуке — не поленился продраться через полусотню однофамилиц! — и, задыхаясь от ненависти, полдня изучал этот сраный бомонд. Академия госслужбы, банки, госкорпорации… Твари. Рассмотрел мужа. А-а, ну да. Этого и следовало ожидать. И дочка в частной школе в Блэквуде… А нам, значит, Путин!

Расчесывая рану, он погрузился в злорадные «комменты» по поводу сдувшейся Болотной и с трудом удержался от того, чтобы влезть в этот торжествующий гадюшник со своей рогатиной.

Пинский почти ненавидел ее, но хотел от этого еще сильнее. Желание густело от воспоминаний о ее надменной выволочке, ее сапожек ценой в две мамины пенсии, презрительных «постов», ее «френдов», хозяев жизни… Гладкая самка, думал он, ну погоди у меня. Еле дожил до назначенного звонка.

О встрече они договаривались ровными голосами.

Привет, сказал он — и замешкался, не зная, как назваться. У них не было имен друг для друга: он и Юлей-то ее не называл в тот первый вечер, обходились без имен.

Привет, сказал он, это я. Привет, ответила она ровным голосом. Какие планы, спросил он. Угадай. Ты приедешь? Да. Когда? Пауза. Завтра в три, напомни квартиру. Двести шестнадцатая, восьмой этаж.

Пауза.

В три, да? Да.

Она прикоснулась пальцем к экрану, завершая разговор, и огляделась. Да все в порядке — кто тут мог чего слышать? Она заранее ушла из офиса и сидела в итальянском ресторанчике за углом. Белый айфон на кремовой салфетке, стакан апельсинового сока, Челентано, обеденный перерыв. Любовь? Какая любовь? Она выписала себе витамин для организма, и пускай он не воображает лишнего!

Она возьмет свое, вот и все. Приедет и возьмет свое!

И она приехала и взяла свое — а потом брали ее. Брали, как девку, ни о чем не спрашивая, кроме одного:

— Путин, да? Путин?

И терпкий запах табака шел от подушки, в которую она была вдавлена.

Потом она ударила его и услышала в ответ счастливый смех. А потом лежала у него на плече, уже слабо понимая жанр, в который попала.

Он тоже ничего не понимал.

Часть вторая

С февраля в ее рабочий график вошли дневные отъезды на переговоры.