Среди гиен и другие повести

Промаявшись полтора десятка лет после ВГИКа, Пинский набрел на документальную делянку случайно и сразу понял: вот оно! Он нашел свой способ речи. С тех пор ему никто не был нужен: техника давно умещалась в рюкзачке, а монтажный стол стоял дома.

Пинский собирал отснятые куски, с холодком в сердце угадывая предстоящее… И чем отвратительнее становилось время, тем это было лучше для будущего фильма.

О промоушене можно было не беспокоиться: после тишайше-ядовитой ленты про здешнее православие он проснулся знаменитым. Кино со скандалом сняли с эфира. С тех пор его звали в Амстердам и перестали пускать в Останкино. Оттого-то друзья и обучили попку кричать про антинародный режим, остряки…

Пинский вдруг понял, что страшно голоден. Голова не варила совсем: сел он за монтаж засветло, а дело шло к ночи. Забитая пепельница — не замена куску мяса; хорош на сегодня, решил он. Продышаться на холодке, поужинать. Благо пробок нет — можно и на колесах, в центр, мигом…

На улице Пинский увидел снег и внезапные звезды на ясном небе, увидел женщину, заходившую в подъезд, вспомнил другую, темноглазую, растворившуюся где-то здесь кусочком сладчайшего сахара. Вспомнил себя, болвана без штанов, кричавшего на нее в прихожей дурным голосом, и радость от хорошей работы разом вытекла из души. Тоска стояла там теперь тухлой водой.

Как все глупо, подумал Пинский. Потом он обнаружил себя стоящим возле обледеневшего гаража, с ключами в руке. Рука тоже замерзла — кажется, он простоял так не одну минуту…

Он был самец без самки. Эта простая мысль почему-то не приходила ему в голову раньше, а теперь пришла во всей безжалостной простоте. Он вспомнил, что хотел прогуляться, подышать. Передумал, надел шерстяные перчатки и начал открывать гараж. Жить не хотелось, но есть хотелось страшно. Он почти терял сознание от голода.

Кусок мяса, думал Пинский, шпаря по пустой автостраде на импортном «козлике», большой кусок мяса и пара стаканов вишневого сока! А там что-нибудь придумаем и с жизнью.

Из спасительного ресторана грохотало музыкой, и это сразу Пинскому не понравилось. Дорогу перегородил неуютный амбал и буркнул одно слово:

— Корпоратив.

— Что, и поесть нельзя?

— Корпоратив, — повторил амбал, глядя поверх Пинского.

— Ч-черт… — Он выдохнул, пытаясь сообразить, где бы тут достать калорий. Он был уже согласен на «Крошку-картошку», только сразу. Пинский спустился со ступенек и пошел к перекрестку, но вдруг остановился и вернулся назад.

У входа в ресторан стоял сиреневый BMW.

Она вышла из веселого ада наружу; она выпила лишнего сегодня, и не по случаю годовщины компании: просто решила напиться — и легко справилась с поставленной задачей…

За ней увязался этот Харитонов. Едва появившись в дирекции, он начал как-то очень усердно дружить. То ли подбивал клинья к ней, то ли через нее прокладывал гать к высокопоставленному мужу, Булыгина так и не поняла, да ей и не нужно было.

Но сегодня кавалер явно на что-то нацелился: прилип, и весь вечер рассказывал анекдоты, и все время норовил коснуться. То за плечико приобнимет, то проведет рукой по спинке. И раз за разом оказывался ближе, чем стоит подходить к женщине, которая не смотрит тебе неотрывно в глаза…

Булыгиной самой было интересно: даст она ему сегодня по морде или не даст? И она не останавливала его, проверяя себя. Потом вдруг поняла, что действительно даст. Прикинула последствия — да никаких, собственно. И уже в сантиметре от того, чтобы испробовать маникюр на холеной морде, притормозила, решила быть мирной, как агнец.

— Вам нравится меня касаться? — спросила она, подняв на Харитонова свои темные глаза, подогретые тремя бокалами вина. Толстоватый кавалер подавился анекдотцем, стал серьезен, поправил очки, немного подумал и ответил глубоким театральным голосом:

— Да.

— А мне не нравится, — сказала она, не отводя глаз.

— О, пардон, — не сразу ответил Харитонов. Она не шевелилась, дожидаясь, чтобы он сам убрал руку с ее спины.

— Юлия! — негромко окликнул кто-то.

— Пардон муа, — натужно проворковал Харитонов и убрал руку. «Ну то-то», — подумала она.

— Юля! — сказал тот же голос, и Булыгина вдруг поняла, что это имеет к ней отношение. И в следующую секунду поняла какое.

— Вы ошиблись, — сухо сказал Харитонов небольшому человеку в летчицкой курточке, стоявшему поодаль.

— Да? — Прохожий продолжал внимательно разглядывать Ольгу.

— Отойдите, — брезгливо сказал ему Харитонов. — Два шага назад сделайте.

— С какой стати? — весело поинтересовался человечек, переведя на него взгляд светлых глаз.

— Мне позвать охрану?

— Зовите, — пожал плечами человечек. — Добрый вечер! — повернулся он снова к Ольге.

— Идемте, — Харитонов взял Булыгину под локоть, мягко увлекая к дверям, но она резко вырвала руку:

— Отстаньте!

— Что?

— Оставьте меня в покое!

И повернулась к подошедшему:

— Добрый вечер.

— Как интере-есно… — протянул Харитонов и, притворно хохотнув, направился к дверям. — «Юлия…», — сообщил он недоумевающему амбалу на входе. — Юлия, а? — послышалось уже из-за дверей.

Они остались вдвоем.

— Что вы тут делаете? — спросила она.

— Поесть хотел, — ответил Пинский.