Среди гиен и другие повести

— Слушайте, — сказал Пинский, проклиная пыхтевшую сзади «лису». — Ну возьмите вы деньги! Триста рублей, ерунда. Отдадите потом…

Женщина наконец подняла на него глаза, и Пинского обдало дрожью: нет, не показалось.

— А то как же вы без артишоков!

Она не улыбнулась, но ничего не сказала.

— Пробивайте все вместе! — решительно сказал Пинский кассирше, подвигая своих куриц. Женщина сделала протестующий жест, потом качнула головой:

— Спасибо. Я отдам.

Хрипловатая волнующая трещинка была в ее голосе.

— Обязательно, — обрадовался Пинский. — С процентами!

Он расплачивался, проклиная медленную сдачу, а женщина перекладывала продукты в пакеты. Потом уже он возился со своим пакетом, а она ждала чуть в стороне. Пакет не разлеплялся, пальцы дрожали.

Проклятье с этими пакетами, сказал он. Давайте я помогу, предложила она — и разделалась с ними в два счета, и протянула ему. На руке у нее было обручальное кольцо. Тонкие красивые пальцы, аккуратные лунки маникюра. Он снова задохнулся от желания, представив эти пальцы на себе.

— Не мужское дело — пакетики, — сказала она.

— Да уж.

— Спасибо! Вот: пятьсот рублей и двадцать евро…

Рука с деньгами закрывала сюжет.

— Хороший курс, — сказал он, хватаясь за соломинку.

Она наконец улыбнулась.

— Ну перестаньте, — сказал он, — мне же приятно! Сто лет не угощал девушек артишоками!

Бесцеремонный от отчаяния, Пинский положил ее пакет в свою тележку — и покатил к выходу. Женщина шла чуть сзади, на теплом расстоянии. Он украдкой глянул на нее: она смотрела перед собой. Смотрела сосредоточенным взглядом человека, решающего в уме арифметическую задачу.

За дверью ударил в лицо холодный ветер. Ужас, сказал он. Бегом. И быстро скатил тележку по пандусу, за угол.

Прижав подбородок к груди, он укутывался поплотнее, пытаясь найти зацепку для разговора. Она запахивала шубку, подымала воротник, прятала глаза… Время загустевало вокруг них, слова были только выдохом и значили не больше клочьев пара изо рта. Вы на машине? Да. Где она? Вот эта. Неплохо. Да.

— Десять рублей за то, что положу продукты в багажник, — сказал он.

— У меня нет десяти рублей, — ответила она, посмотрев вдруг прямо в глаза Пинскому внимательным неулыбчивым взглядом.

— Тогда не положу, — сказал он, не отводя глаз от ее, темных.

Нежные губы были приоткрыты, глаза смотрели в него, не отрываясь… Сейчас получу по морде, весело подумал Пинский и сделал шаг вперед, навстречу этим губам.

Мир исчез и вернулся откуда-то через минуту.

— Ах, так? — хрипло сказала она, отдышавшись. — Ах, так?

И шагнула к нему сама.

Не было ни мыслей, ни чувств — ничего, кроме благодарного организма. Пинский лежал, слушая, как сильно и счастливо бьется сердце. Организм рассмеялся, выбрасывая последние протуберанцы энергии…

Лежащий вспомнил путь до этой постели, лифт, ее руки и губы, и это небывало поднимавшееся из моря цунами, и ее крик, и колючий взрыв в собственном затылке…

Он только сейчас услышал шум воды в ванной — и расплылся в неудержимой улыбке, ощутив, что хочет ее снова. Пинский лежал теперь, ожидая, когда стихнет душ, и когда тот замолк, повел сладкий отсчет: вот она вышла из ванной, вот вытирает тело…

Но она все не выходила, а вышла уже одетая и подкрашенная: проводишь?

Он был уязвлен: обычно он уходил от женщин сам; обычно удерживали — его.

— Погоди…

Она присела на самый краешек кровати. Он подался к ней, взяв за локоть, почувствовал мягкое тепло через ткань джемпера.

— Нет-нет, — сказала женщина, — мне пора.

И встала, и он отпустил руку, растерянный.

— Ты очень хорош, — сказала она уже в дверях, и это уязвило его еще сильнее. Его оценили, надо же. Он получил зачет, и он уже в прошлом. Ах, ты!..

Пинский вскочил, укрываясь простыней, и через секунду был возле нее.

Они возились у косяка, хрипя и извиваясь, голый и одетая, в гибриде вольной борьбы и грязного танца, и он успел прийти в отчаяние, прежде чем добрался до невидимого тумблера и переключил его, и сопротивление стало участием. Уже союзниками они снова упали на кровать, и она сама пыталась содрать с себя шкурки-одежки, и он шептал жадные грубости, и снова волок ее по каким-то темным коридорам, и все это было еще слаще, чем в первый раз…

— Хорош, да? — переспросил он, когда их наконец размагнитило и они отвалились друг от друга. Она хрипло рассмеялась, возвращаясь в сознание.

— Ну что? Вторая попытка уйти? — спросил он минуту спустя. Это был намек на то, что ей пора в ванную. И это была месть, да. Легкая мужская месть.

— Что: уже всё? — уточнила она. И он расхохотался, и они снова начали обниматься, уже нежно.

Когда она вышла из душа, полуодетый Пинский сидел, уставившись в плазму, где по зеленому полю бегали красные человечки. Прости, сказал он, — «Манчестер» играет… Я ж фанат.

А я за «Челси» болею, ответила она.

Он хмыкнул: так ты враг! Ага, ответила она, враг. И, присев на ручку кресла, повернула его голову от экрана к себе и поцеловала. Он пытался совмещать, косясь в телевизор, но она властно закрыла ему глаза рукой.