Среди гиен и другие повести

Пинский маялся, как наркоман, с утра наматывая круги по квартире, в ожидании дозы, без которой уже не мог.

С порога они набрасывались друг на друга в странной молчаливой игре, где каждый знал свою роль назубок. Страну за окном колотило, зимняя эйфория свободы выдыхалась, и сырой воздух пустел темной дырой будущего… Время неотвратимо сползало к апатии, крови и удушью, и только в постели на восьмом этаже жизнь хорошела от раза к разу, и бодрый попка, всегда не вовремя, кричал про антинародный режим…

— Сучка, — шептал ей Пинский, — в третий раз хочешь, да? В третий?

И его тайная гостья говорила — «да».

Но однажды, уже на середине пути, голая, она оттолкнула его и не далась, заставив самого лечь на спину, взведенного и подыхающего от желания. И медленно достала из сумочки причиндалы, которые он видел только в кино. Он рассмеялся и дал себя привязать, и она ласкала его, но не пускала.

— Давайте познакомимся, — прошептала она наконец, нежно сжав его яйца. Он взвыл от ярости и похоти. — Пинский Всеволод Павлович?

Фамилию он назвал ей однажды сам, уточнив с усмешечкой: почитаешь в Википедии… Она и почитала. Мелкий с рюкзачком, да он у них в заводилах! Известный документалист, призер фестивалей в Лимасоле и Амстердаме… В 2006 году подписал обращение «Путин должен уйти»…

— Вы чего-то хотите, Пинский? — спросила она, лаская его, раскинутого иксом на клеточке постели.

— Да…

— Громче, — голосом учительницы попросила она.

— Да!

— Очень? — уточнила она.

— Да!

— А чего вы хотите, Пинский? — спросила она и прикоснулась губами к его шее. — Наверное, революции?

— Гадина!

— Револю-юции, — сладко повторяла она, путешествуя грудью вдоль прогнувшегося тела. — Вот как хорошо… Это, наверное, так приятно… револю-юция…

— Гадюка, возьми меня! — взмолился распростертый на постели.

— Вы хотите не революции, Пинский? — удивилась она и, наклонившись, провела язычком по его животу. Он взвыл, подавшись к ней бедрами.

— Тс-с… — сказала она. — Тихо. Значит, меня, да?

— Да.

— Меня?

— Да!

— Это хорошо, Пинский… Это сейчас… Только скажите: «Путин — наш президент».

— Тварь! Гадина!

— «Путин — наш президент», — напомнила она.

— Что ты делаешь? — простонал Пинский.

Она положила ладонь ему на лицо, и он, покорный, взял губами ее пальцы.

— Ну вот и славно, — согласилась она. — Не хочешь, не говори.

И, легко встав, ушла в ванную.

— Гадина! — кричал он на весь дом. — А-а-а! Иди сюда, гадина!

В общем, им было хорошо.

А потом они, конечно, попались — но до этого случилось нечто поважнее…

Муж снова улетел в Лондон; она планировала лететь вместе с ним, но вдруг обнаружился завал на работе, и Булыгина осталась, практически безутешная оттого, что не увидит дочку…

Завал она легко раскидала в полдня, а потом уехала на какую-то встречу, и с половины шестого в мягком сумеречном свете сиреневый BMW всё стоял у глухих ворот парка, напротив блочно-панельного дома за трамвайной остановкой.

Свет мерк и становился цепочкой фонарей вдоль темного шоссе, а BMW все стоял, врастая в пейзаж…

Измучив друг друга, они смертельно проголодались, а холодильник был уже пуст. Пойдем поедим, сказал он, или я умру. Не надо, сказала она. Не надо умирать, у меня на тебя планы. И рассмеялась своим хриплым смехом, от которого у Пинского открывалось второе, третье и восьмое дыхание.

Они вышли во влажную тьму. Она семенила, спрятав глаза; ни в какой не в шубке, конечно, — на шубку косились у этих блочных панелей, и конспиративный малахай с капюшоном был выкопан из глубин шкафа.

Они нырнули в полупустой шалман за углом — чем хуже, тем лучше: здесь не могло быть знакомых. Они забились в угол и обжигались супом, а потом он рвал зубами мясо, а на стенке ровным голосом гладкой красавицы говорила плазма: Владимир Путин уверенно победил в первом туре, набрав 54 % голосов…

— Сделайте погромче! — попросила Булыгина, светло улыбнувшись. Пинский протестующее замычал и замахал руками, отгоняя официанта от плазмы.

— Животное, — сказала она. — Настоящее животное.

Он поднял глаза, посмотрел в ее, снова темневшие желанием, и спросил:

— Трахнуть тебя прямо здесь?

— Попробуй, — сказала она.

— И пробовать нечего, — сказал он. — Сейчас доем и трахну.

— Я жду одну минуту, — сказала она.

— Не уложусь, — промычал он сквозь смешок.

— Минута пошла, — без улыбки ответила она и встала. — Потом запру дверь.

И он давился мясом, и ронял вилку, выбираясь из-за стола, и путался в занавеске перед туалетами…

И вот там, за дверью с каблучком, в тесной кабинке с запахом хлорки, это и случилось впервые. За миг до волшебного взрыва в мозгу Пинский почувствовал вдруг, что у него свело руку, и увидел эту руку на женском затылке.

Рука была стянута панцирем, скрючена и когтиста.

Четыре когтя намертво обхватили самочью шею, и самка вскрикнула от боли, и сам Пинский захрипел каким-то новым хрипом…

Из туалета раздался пронзительный женский крик, и тут же другой, протяжный. Менеджер, тяжеловатая брюнетка в черном костюме, обменялась взглядами с охранником у входа, и тот подошел к занавеске.