Среди гор

Чыныбек не отличался ни храбростью, ни умом, ни красноречием, но имел много скота. Он владел быстроногими скакунами и держал возле себя лучших знатоков коней. Живя по соседству, они готовили его лошадей к скачкам.

Однажды осенью были устроены поминки по Кебеку, одному из влиятельнейших в округе манапов, умершему год назад. В дни пышных поминок, длившихся почти месяц, устроили скачки. Победителям предназначались богатые призы. Владелец скакуна, который первым достигнет финиша, должен был получить тысячу голов скота, девять лошадей, девять кулов и девять кюнг. В скачках участвовало больше трехсот лошадей. Пустил своих коней, натренированных за лето, и Чыныбек. Его скакуны Боз-курен и Кулан-чаар пришли первыми. В числе несчастных рабов, полученных Чыныбеком в качестве приза, была и Каракюн, вдова бедного пастуха. Она привела с собой четырехлетнего сына Дубану.

С малых лет Дубана пас чыныбековские стада, потом, когда умер Чыныбек, стал батрачить у его сына — Киизбая. Не имея возможности уплатить калым, Дубана до сорока лет не мог жениться. Сорокалетнего Дубану женили на бедной девушке сиротке Сарыкюн. Через десять лет у них родился сын. Дубана, до того не имевший ребенка, заплакал от радости.

— Пусть наш сын будет зваться Сарыгулом, — сказал он жене.

Ребенок рос хилым, слабым. До четырех лет он не ходил и пролежал в колыбели, которую смастерил Дубана из ивовых ветвей. Не раз козлята и ягнята, забегавшие в ветхую лачугу Дубаны, опрокидывали незатейливую колыбель и наступали на мальчика острыми копытами. Однажды, когда Сарыкюн ушла доить киизбаевских кобылиц, Сарыгул выпал из люльки прямо на край земляного очага, где горел огонь, обжег себе колено и кисть правой руки.

— О, проклятая жизнь! — плакала несчастная Сарыкюн у изголовья сына. — За что ты терзаешь наши сердца?! Лучше бы ты, аллах, навсегда унес наши души, чем так мучить!

Когда Сарыгулу исполнилось семь лет, умерла мать, не перенеся беспросветно горькой жизни. Тяжка участь ребенка, оставшегося без матери. Но трижды тяжкой была она у сына бедного Дубаны, у которого нечем было кормить и не во что одеть единственного ребенка. Дубана кормил своего мальчика остатками пищи, которую как собаке швыряли пастуху жены бая. Одеждой Сарыгулу служили лохмотья из старой овчины, почти не прикрывавшие худенькое голое тело.

Мальчик был бледен, хрупок и слаб, как тоненькая былинка, росшая в тени. Глаза его расширились, животик непомерно вздулся. Когда Сарыгул выходил из лачуги, натянув на хилое тело свои лохмотья, казалось, вот-вот переломятся его темные тоненькие ножки, похожие на птичьи лапки.

Однажды зимой джигиты обучали необъезженных коней Киизбая. Сам богач стоял, накинув на плечи дорогую шубу, и с довольным видом наблюдал, как ловкие парни укрощают его не седланных ни разу, одичавших скакунов.

В это время из лачуги Дубаны выбежал Сарыгул в лохмотьях, испугав своим видом строптивых коней бая.

— Эй, несчастный оборванец, убирайся прочь! — крикнул кто-то из людей, стоявших полукругом возле Киизбая.

— Сарыгул, сынок, — окликнул Дубана мальчика, — иди скорее обратно в юрту!

Киизбай нахмурил брови.

— Ой, глупец несчастный! — сказал он презрительно Дубане. — Дурную собаку иные называют волкодавом. Так и ты своему паршивому выродку дал имя льва, каким был настоящий Сарыгул. Разве ты не знаешь, что Сарыгул был одним из батыров рода Кыдыков, при имени которого дрожала вся Иссык-Кульская долина. Как ты осмелился дать своему поганому мальчишке такое имя? Твоему несчастному сыну, родившемуся в дырявой лачуге выросшему в лохмотьях, лучше всего подходит имя Самтыр[7]. Да и то оно будет большой роскошью для него.

С тех пор и закрепилось за сыном Дубаны прозвище Самтыр. Вскоре Самтыр лишился и отца, остался круглым сиротой.

Когда Самтыру исполнилось девять лет, ему вручили ивовый прутик и заставили пасти байских ягнят. Года через три он сменил ивовый прутик на пастуший посох. Летом и зимой в любую погоду Самтыр с утра до вечера ходил за отарой. Весь мир для него ограничивался склонами и ущельями гор, где он пас овец, гранитными скалами, над которыми кружили хищные птицы. Он исходил вдоль и поперек все окрестные пастбища, не было заячьего лежбища, которого он не знал. Самтыр научился хорошо пасти стадо, принимать новорожденных ягнят, вовремя подпускать их к матерям и отнимать от материнского вымени, ухаживать за больной скотиной.

Проходили годы, полные мучений, словно караваны тяжело нагруженных верблюдов брели по трудному, бесконечно долгому пути. Но Самтыр не замечал их, как занятый дехканин не видит проходящий мимо караван. Наступила весна 1921 года. В аил из округа стали приезжать представители советской власти, которые защищали права бедняков и батраков, раскрывали им глаза на баев и аткаминеров. Они заставляли баев заключать договоры с батраками и тут же платить им заработанное. Киизбай, чтобы избежать неприятностей, позвал Самтыра к себе:

— Ты мне не чужой. У тебя со мной единые корни. Оба происходим от батыра Айбаша. Ты не слушайся тех, кто хочет поссорить нас.