Среди гор

Сегодня никто не подходил к Сапарбаю, как это всегда делали люди, когда их смущало что-нибудь и им надо было получить у него совет. Они знали, что он пострадал за свою прямоту, и активисты тоже не на шутку оробели после угроз Калпакбаева. «Как же это так получается, ведь раньше нам говорили другое?» — думал Самтыр, и хотя не очень был уверен в правоте Калпакбаева, все же переспросить у него не посмел, смолчал. «Может, так и должно быть?» — неуверенно думал он и продолжал выполнять указания уполномоченного. А Шарше хотя сперва и усомнился, но потом не стал долго раздумывать, на второй же день он созвал собрание бедноты, на котором присутствовал и сам Калпакбаев. Шарше призвал поддержать предложение уполномоченного, на собрании наметили списки зажиточных хозяев. Постановление собрания оканчивалось следующими словами:

«Призываем всех трудящихся бедняков активно включиться в дело массовой коллективизации аилов».

После этого собрания Шарше ходил по аилу в сопровождении двух-трех бедняков:

— Эй, рваношубые, не опускайте головы! Пишите заявления в артель, отдавайте их комсомольцам. Нам нечего бояться, пусть боятся баи и манапы! Пока не поздно, отмежевывайтесь от баев!

Калпакбаев еще больше подогрел его пыл.

— Молодец, бедняк! — похвалил он Шарше. — Не поддавайся уговорам родственников. Если даже родной отец станет на пути, и его не жалей! Этого требует закон. Если кто будет противиться тебе, вгони его в землю! Ты за это отвечать не будешь!

Шарше, научившийся кое-как читать по складам газеты, после похвалы уполномоченного возгордился еще больше и угрожающе кричал на людей, шумел, ругался, нападал не только на баев и манапов, но и на бедняков. Все были недовольны им. «Если у одной коровы поломается рог, то боль свербит у тысячи коров», и когда Шарше кричал на Шоорука или Киизбая, то в обиде был весь их род.

Касеин раздраженно ворчал вдогонку Шарше, скачущему по улице, нагоняя на всех страх:

— Эх, голяк ты, голяк! Бога не боишься: кричишь на уважаемых, белобородых, как пророк людей, но тебе не миновать божьей кары. Чтоб тебе не видеть счастья ни на том, ни на этом свете!

Группа легкой кавалерии, переходя от дома к дому, добралась наконец до края аила и встретила здесь Иманбая, стоявшего возле своего двора.

— Идемте к вам в дом, Имаке!

Иманбай подозрительно взглянул на подъехавших комсомольцев и остановился.

— Идемте, — повторил Джакып, — дело есть!

Иманбай уже с самого утра не давал покоя жене.

— Слушай, Бюбю, как я могу лишиться нашей Айсаралы? Может, ты подскажешь что? Лучше зарежу ее, чем сдавать в артель. Мясо у нее нежное, она быстро наберет тело, стоит только подержать ее пяток дней на барде! — бормотал он.

С невеселыми мыслями Иманбай вышел было на улицу. Сейчас он вмиг представил себе, как будут отбирать у него «справную» Айсаралу, и неохотно поплелся вслед за «легкой кавалерией». Дети Иманбая, раздетые и босые, сидели в это время в углу, возле железной печурки. Старшая дочь, шестнадцатилетняя Мыскал, тощая, как тень, только щеки ее оставались круглыми, была молчаливой, хмурой и лишь иногда улыбалась застенчивой улыбкой. Сейчас она сидела подле окна, вернее, это была просто дыра в стене с вмазанным стеклом, и латала свое истрепанное платье. Пряча улыбку, она глянула на Джакыпа и его товарищей.

— Что ты там смотришь? Делай свое дело, — проворчала мать.

Джакып взял обломанные щипцы, поворошил золу в печурке и, найдя маленький тлеющий уголек, прикурил цигарку.

— Имаке, и вы, Бюбю-джене, и вы, все дети, давайте присаживайтесь поближе сюда, — сказал он, затягиваясь дымом, — надо поговорить нам о вступлении в артель.

Не поняв, о чем идет речь, Бюбю обеспокоенно спросила:

— Что-нибудь случилось, родные?

— Да нет, садитесь все поближе!

Меньшие девочки, как напуганные козлята, встрепенулись, подобрали босые ноги и ближе пододвинулись к матери. Бюбю насторожилась, Мыскал оставила шитье, смотрела с недоумением, а растерявшийся Иманбай молчал, не зная, что ответить.

— Есть постановление, Имаке, — не торопясь начал Джакып. — Наш батрачком призывает всех бедняков по нашему аилсовету вступать в артель… Вы не бай, не манап, а самый бедный из бедных, Имаке. Все мы знаем, что ваше хозяйство — это одна шуба да одна лошадь. Вам бы первым записаться, а вы почему-то до сих пор остаетесь в стороне…

Иманбай смотрел в землю и не открывал даже рта, мысли его всецело были заняты судьбой Айсаралы.

— Мы ждем вашего ответа, Имаке! Вам надо вступать в артель.

Абшиду было жаль Иманбая. Он сочувственно сказал:

— Не вы только один, все вступают… Мы с матерью тоже записались.

— Нехорошо оставаться в стороне от других! Кто останется единоличником, тому не дадут ни земли, ни воды, а самого запишут в черный список, — припугнул его один из комсомольцев.

— Имаке, конечно, не должен попасть в черный список! — поддакнул Джакып. — Кому, как не ему, вступать в артель.

— Слышишь, не мы одни вступим, это дело касается всех, что ж ты молчишь, — упрекнула Бюбю мужа.