Среди гор

— Во-во, джене правильно говорит! — обрадовался Джакып. — Уже вечереет, а нам еще много предстоит работы. Не заставляйте ждать, Имаке!

Иманбай наконец поднял голову:

— Да что же, дорогие, если надо записаться, то я запишусь… Но у меня всего только и есть, что одна-единственная лошадь… Буду ли я сам пользоваться моей Айсаралой?

— Ваша Айсарала будет теперь общественной, артель будет пользоваться ею, — объяснял Джакып. — В артели нет «твоего, моего»… И скот, и души — все общее… Вы, наверное, не против этого?

Иманбай сдвинул на затылок старый треух, почесал лоб.

— Мы ждем, Имаке! Значит, вы все согласны, так ведь?

— Да отвечай же ты! — снова вмешалась Бюбю.

Иманбай прикрикнул на жену:

— А что отвечать? Если ты такая умная, если ты все понимаешь, то отвечай сама!

— Ты хозяин! Если согласен, говори — «да», если нет, так — «нет»! — стыдясь за нерешительность мужа, проговорила Бюбю. — Не оставаться же нам в стороне от всех, скажи — «вступаю», и делу конец!

Иманбай вспылил, заговорил громко:

— Ох ты, баба вредная! Что ты ко мне привязалась? Так просто тебе записаться? Запишись, а Айсаралу завтра же уведут со двора. Ты понимаешь это?

— Не ты один, и не одна твоя Айсарала на белом свете. У всех, у всего народа скот записывают!

— Ну и пусть записывают… Да дайте покоя хоть до завтра… Хоть одну ночь подумаю, посоветуюсь со своими ребрами!..

— А что тебе скажут твои ребра! — со слезами обиды на глазах промолвила Бюбю. — Ты со своими ребрами добьешься того, что всех нас в черный список занесут. А куда деваться тогда вот с этими босоногими дочерьми… По торам придется скитаться, как дикарям!

— Да ты что, сдурела…

Самая маленькая, готовая разреветься, жалостливо глядела то на мать, то на отца. Все остальные тоже притихли.

— Что будет со всеми, то и с нами. Нечего тянуть. Запиши нас, дорогой Джакып!

Комсомольцы только этого и ждали.

— Правильно говорит Бюбю-джене! — разом заговорили они. — Конечно, лучше держаться со всем народом!

— Надо, чтобы все вы были согласны… Пусть скажет и сам Имаке.

Насупленный Иманбай с трудом проговорил:

— Ну, меня запишите, если на то закон, а Айсаралу не записывайте, не надо…

— Да ведь если вы сами запишетесь, то и Айсарала будет в списке, потому что это рабочий скот.

Иманбай оробел, проговорил заплетающимся языком:

— Нет, тогда дайте отсрочку хоть на два дня! Я посоветуюсь с ребрами.

— Ну как вы не понимаете: если не запишетесь сегодня или завтра, то останетесь без земли и воды!

— Да что там говорить! Мы все согласны, записывайте нас! — решительно сказала Бюбю. — Куда он, думаете, денется, записывайте!

Иманбай с досадой глянул на жену, но ничего не сказал, промолчал.

— Записывайте, ребята. Куда все, туда и мы! — говорила Бюбю.

Не успели комсомольцы уйти со двора, как тотчас же послышался ворчливый, глухой голос Иманбая:

— Дура ты! Баба поганая! Ты, значит, тоже в активисты подалась… Ишь ты, какая сознательная, умнее меня хочешь быть… Из-за тебя теперь прощайся с Айсаралой!

Обходя дворы, комсомольцы направились к Оскенбаю. Когда все домашние Оскенбая уселись полукругом, а сам он оказался в середине, вид у него был весьма испуганный. Он даже не стал задавать вопросов и только пробормотал:

— Согласны… Запишите там у себя: Оскенбай со всей семьей вступает в артель. Так и запишите, родные мои.

Абдиш раскрыл большую книгу, разложил списки, взял в руки карандаш с медным наконечником и приготовился писать.

Джакып задавал вопросы:

— Сколько вас душ, Осеке?

Оскенбай не сразу понял, видимо, он думал о чем-то другом, и потому спросил неуверенно:

— А… мы тоже входим в счет душ?

— Сколько вас в семье-то?

— Шесть человек, родные мои.

— Мужчин? Женщин?

— А я… Я как должен записаться?

Абдиш улыбнулся, а один из комсомольцев прыснул со смеху. Камила тоже не удержалась:

— О-о, бедный ты мой, да разве ты женщина?

— Ну, тогда двое, а четверо мужчин… остальные, стало быть… женщины.

Оскенбай вконец запутался, растерялся, и, видя это, комсомольцы не стали больше задавать ему вопросов. За отца отвечал его сын Асан.

В этот день список вступавших в артель был полностью составлен.

VIII

Асыл осталась вдовой, когда ей было ровно тридцать восемь лет, но замуж после этого не выходила. Утешением и опорой в жизни была ей маленькая дочурка Зайна. «В чьи двери толкнусь я со своей малюткой? Не хочу, чтобы она была падчерицей… Раз уже не пришлось жить с суженым, с которым благословили нас отец и мать, то кто его знает, какой теперь попадется муж», — говорила Асыл. Все свои силы она посвятила воспитанию дочери. Учила ее по-матерински уму-разуму, как могла, старалась приодеть. Когда дочери исполнилось девять лет, Асыл повела ее в школу к учителю.

— Она у меня единственная. Четырех лет осталась без отца. Конечно, женщину сколько ни учи, а великой ей не быть… Есть такие, что советуют не отдавать девочку в школу, — испортится, говорят… Но я не послушалась никого. Выучится грамоте, читать будет, глаза откроются… Только бы, родимый мой, озорники не обижали ее, ты уж присматривай. Если ты сделаешь добро для сироты, бог тебя отблагодарит…