Среди гор

— Эй, негодная баба, смотри, что я тебе принес! Сама байбиче богача Сансызбая никогда не видела, наверно, столько волоса. Вот учти, когда батыр твой на большой должности, ты ни в чем не будешь знать нужды! Бери, бери, будешь крутить волосяные арканы!

Но радость Иманбая оказалась непродолжительной. Когда хозяева увидели, что натворил Иманбай, обкорнав хвосты и гривы лошадей, они пришли в неописуемое бешенство и тут же с кольями в руках бросились на него. На что уж спокойный человек Оскенбай, и тот даже не выдержал:

— Ты что натворил? Тю, бестолковый голяк!

Однако Иманбай нисколько не встревожился.

— А что, вам какое дело до казенных лошадей? Скоро пойдем через перевал, через реки. Так это для того, чтобы лед не намерзал на хвосты. Понимать надо и заранее вести борьбу против обледенения! — невозмутимо отвечал он.

Люди невольно расхохотались, но злоба их не остыла. Они тут же потребовали ответа:

— А где гривы? Зачем остриг? Или гривы тоже могут обледенеть?

— Так это я для красоты. Раз хвост острижен, положено и гриву остричь!

Султан не смог сдержать ярости и кинулся к Иманбаю:

— Чего дурачишься, что голову морочишь красотой какой-то там?

Имаш не дрогнул. Он мигом выхватил укрук и, понукая жеребца, заорал:

— Ты, шайтан, попридержи свой язык! Я остриг артельных лошадей!

— Дурак, в табуне у тебя и мой рыжий!

— Рыжий не твой, общественный.

— Что?

— То, что слышишь!

Иманбай не успел и глазом моргнуть, как Султан, разогнав коня, хватил его по спине дубинкой. Иманбай даже крякнул, из глаз его посыпались искры, но он тут же выпрямился в седле и с воинственным кличем, будто шел против тысячной конницы, пришпорил коня:

— Э-э, помойный шайтан! Если ты такой взыскательный хозяин, то почему прежде ты не обрушил свою дубинку на голову Калпакбаева, когда он обнимался с твоей красоткой Сурмакан?

С этими словами Иманбай устремился на Султана, но, видимо, всю силу и весь свой пыл он растратил в крике, и поэтому удар его укруком по голове Султана был не батыровским, а так себе, иманбаевским.

— Если моя вина в том, что я подрезал хвосты, то хитрец Саадат сводит твою красотку Сурмакан с Калпакбаевым! Почему ты этого не видишь, а видишь только куцые хвосты лошадей?

Если бы дать волю Иманбаю, то он много еще высказал бы кое-чего, так что тем, кто пришел на него с палками, сейчас поневоле пришлось быть усмирителями, они разняли дерущихся, развели их по сторонам, пожурили, поругали их, и вдруг кто-то рассмеялся над Иманбаем:

— О крикливый шайтан, будь ты неладен, ну и здорово ж дрался ты!

— Если ты взялся драться, так и дрался бы, а то разводишь сплетни о бабе его, а сам как следует даже и не стукнул! — вторил ему другой.

Кажется, правду говорят, что гнев и смех — родные братья. Вскоре кто-то из остряков сложил шуточную песню о драке Иманбая с Султаном и о красотке Сурмакан. Песенку эту распевали все, даже ребятишки.

Небрежным движением откинув полог на дверях юрты, Сурмакан вышла на улицу. Она была совершенно беспечна и весела и хотя на лице ее все еще пылал красный рубец от камчи, но она даже не постаралась прикрыть его платком. Шла она как всегда величественно, поводя бедрами и плечами. Было прохладно, но оделась она легко. Широкое, с множеством складок платье развевалось вокруг ног. Под рукой она зажала узелок с маслом, залитым в ягнячий желудок.

— Эй, женщины, что же вы не собираетесь? — кричала она на улице. — Жена нашего Аким-джигита (так уважительно называла она Саадата) родила сына! Идемте на смотрины.

Завидно было подругам, что Сурмакан так свободно и независимо идет в гости. Им тоже хотелось пойти, и они, неумело скрывая зависть, отвечали:

— Ты что, дороги не знаешь, иди! А мы потом пойдем, успеется…

— Ну, как хотите, а я и сама дойду!

Молодые женщины, глядя вслед уходящей Сурмакан, осуждающе говорили между собой:

— Ах, срам какой! Вот бесстыдница, вчера только муж таскал ее за волосы, а сегодня, смотри, идет себе как ни в чем не бывало!

— И-и, подружка, что и говорить! Будь она проклята, совести не имеет! Если сам бог не в силах усовестить ее, то что может сделать камча Султана? Эта Сурмакан, как собака, живучая! Ее бей не бей, а она все свое…

— Это правда, дорогие. Такие, как она, и на том свете заведут любовников, может, и там приманят какого-нибудь ангела?

К дому Саадата со всех сторон не спеша тянулись байбиче в огромных белых тюрбанах, их окружали принаряженные в яркие шелковые платья и платки молодки.

В гостеприимно открываемые двери первыми входили байбиче и, еще не заняв места, наперебой поздравляли близких новорожденного:

— С сыном вас, мать Саадата!

— Пусть сыну покровительствуют духи предков!

— Да сбудутся ваши слова! — отвечала довольная мать Саадата, рассаживая почтенных байбиче на одеяла и кошмы.

Новорожденного держала в ручках проворная старушка. Она то и дело прикрывала лицо мальчика платком и приговаривала:

— Плату за смотрины давайте, даром не покажу!

— А стоит ли он этого?

— Стоит, не пожалеете!

— О-о, какой батыр! Стоит, конечно, дать, получайте…

— И-и, дурашка курносый, весь удался в своего бесшабашного отца, о боже!