Среди тибетцев

На плато Квангчу, на высоте 15 000футов я встретила весьма интересную процессию ― караван овец, насчитывающий около семи тысяч особей. Овцы были нестрижеными, на каждой было закреплено вьючное седло с двумя кожаными или шерстяными мешками, заполненными 25‒30 фунтами соли или буры¹⁴³. Этот и многие другие караваны, встретившиеся нам по пути, везут свои грузы в Пацео, горную долину в Лахуле, где их встречают торговцы из северной части Британской Индии. Овец стригут, а шерсть и груз обменивают на пшеницу и некоторые другие товары, с которыми овцы возвращаются в Тибет, причем весь путь занимает от девяти месяцев до года. Травы, которой питаются овцы, достаточно мало, так что они проходят не более десяти миль в день, а поскольку в пути животные стирают ноги, им часто приходится делать остановки на несколько дней. Мы не раз видели мертвых или умирающих овец, которым стервятники выклевывали глаза. Обычно такие караваны возглавляет человек, за которым следует увешанная украшениями крупная коза с большим колокольчиком на шее. Каждый пастух отвечает за сто овец. Пастухи ― люди небольшого роста, плотного телосложения, с широкими гладкими лицами, в просторной одежде из овчины мехом наружу, у них длинные жесткие, развевающиеся на ветру волосы, а грубые выкрики на варварском языке делают их похожими на дикарей. По ночам, выстраивая овец в длинные двойные шеренги, они напевают дикие песни, а затем ложатся спать вместе со своими свирепыми мастифами прямо под открытым морозным небом, прикрывшись седельными вьюками. Я трижды устраивалась на ночлег рядом с такими караванами, обходила стройные ряды овец и аккуратно уложенные стеной седельные вьюки. Пастухи всегда были со мной вежливы и не проявляли непочтительного любопытства, они удерживали своих свирепых собак и охотно демонстрировали оригинальный способ привязывать животных, более того, ни одна вещь из тех, что мои слуги имели обыкновение оставлять за пределами палатки, ни разу не пропала. Собаки, впрочем, сильно уступали в благородстве своим хозяевам и однажды ночью стащили половину овечьей туши из наших запасов, так что нам пришлось бы голодать, если бы мистер ** не подстрелил нескольких серых голубей.

Следующие несколько дней мы шли по песчаным и гравийным долинам, засушливым склонам гор, покрытым стелющимся утесником и коврами желто-зеленого мха, которому, по всей видимости, требуется очень мало влаги для существования, затем пересекли вброд реки Сумгьял и Царап¹⁴⁴ и преодолели перевал Лачаланг высотой 17 500 футов в жуткий мороз. Наш маршрут пролегал через три перевала, самый высокий Тогланг и самый низкий Баралача представляли собой бесформенные валы гравия, по которым легко можно было проехать верхом, однако Лахаланг ― совсем другое дело, хотя ведущая через него зигзагообразная тропа тоже удобна для навьюченных животных. Путь к нему был фантастически красивым, нас окружали отвесные скалы из красного песчаника и алые останцы¹⁴⁵, которым ветер придал форму колонн, мужских голов и сбившихся в группы сплетничающих старух от 30 до 55 футов высотой в плоских шляпах и длинных круглых плащах! Мы зашли в это царство исполинских гор через красные каменные ворота и пошли вверх вдоль хрустально-чистого ручья. Долина привела нас к ущелью, а ущелье ― к глубокой расселине, которую охраняли почти вертикальные и острые, словно иглы, скалы, пылающие в лучах заходящего солнца. Перейдя вброд реку у расселины, мы разбили лагерь на бархатистой зеленой лужайке, где едва хватило места для нескольких палаток, оказавшись в окружении крутых гор высотой от 18 000до 19 000футов. Еще долго после того, как на нас опустились сумерки, вершины гор продолжали сиять в солнечных лучах, а на следующее утро, когда внизу только рассвело, тихие речные заводи еще были скованы льдом, а трава побелела от инея, заря уже окрасила багрянцем снежные вершины и зажгла алые иглы Лахаланга. Крошечная, окруженная величественными горами лужайка была самым романтичным местом за все время моего путешествия.