Среди тысячи слов

– Айзек.

Его имя вырвалось, подобно вздоху, пока я лежала на кровати в коттедже, прижимая руку к сердцу. Как бы часто я ни думала о нем, а я постоянно думала о нем, боль в груди никогда не исчезала. Мне не становилось легче скучать по нему.

Я стряхнула грусть, прежде чем она утянула бы меня вниз, и выбралась из кровати. Я прошлась по полу из твердой древесины в жилой части здания, декорированной мной. Деревянные маски трагедии и комедии, которые я нашла на блошином рынке в Техасе. Разноцветный шайенский напольный коврик из Монтаны. Он мягко пружинил под ногами, пока я шла на кухню.

Я начала готовить кофе, и мой взгляд остановился на стихотворении, висящем рядом с кухонным окном. Энджи написала его в старшей школе на уроке английского мистера Полсона. Они прислала мне его в Канаду прежде, чем уехала в Стэнфорд.

Ива

Ее члены – длинные волосы

грустной девушки,
Тянущейся
к земле.
«Крепкий как дуб», говорят,
Но Ива сильнее.
Она гнется под бурей.
По ней бьют жестокие ветра.
Срывают листья
И уносят.
Ива сгибается, но не ломается.
Она может плакать,
но никогда
Не упадет.

Я улыбнулась, подняв кружку с кофе. Я делала каждый глоток с благодарностью и предвкушением. Я отсчитывала минуты до этих выходных, когда Энджи приедет на последнее представление «Кукольного дома» в ОТХ.

Я три года не видела лучшую подругу.

Я приняла душ, заплела волосы в длинную косу, спускающуюся по спине, и оделась в бледно-зеленый сарафан с желтыми ромашками. Марти не настаивал на дресс-коде в ОТХ, но мне нравилось выглядеть настолько профессионально, насколько позволял мой маленький бюджет.

Быстро позавтракав тостом, соком и кофе, я села на велосипед, стоящий перед крыльцом, и застегнула ремешок шлема. Грета, моя соседка, уже стояла в своем переднем садике с фартуком и перчатками и вырывала сорняки.

– Доброе утро, Грета.

– Guten Morgen, – она встала и потянула спину. – У меня для тебя свежий горох, – сказала она с сильным немецким акцентом. – Приходи, когда вернешься с работы.

– Обменяю на лимонад, – сказала я.

– Да, это было бы здорово.

На крошечном заднем дворике в горшке стояло маленькое лимонное дерево. Я гордилась и радовалась, наблюдая, как оно растет и приносит плоды. Яркие желтые солнышки в галактике зеленых листьев. Грета сказала, что оно не переживет зиму, но я поставила его в горшок не только для этого. Я хотела занести его внутрь, когда станет холодно.

Я не оставлю деревце умирать посреди льда и снега, позабочусь о том, чтобы ему было тепло.

В тот день лучи яркого солнца грели мое лицо. Люди ворчали, жалуясь на влажность Среднего Запада, но я наслаждалась ею. Мне хотелось тепла. Я повернула лицо к лучам, позволила им просочиться в мои кости и стереть ужасные воспоминания о Канаде, где я чувствовала себя такой потерянной.

Все, что я любила – Хармони, Айзека, Энджи, – вырвали у меня и растоптали. Долгие мучительные месяцы я была пассажиром в собственном теле. Ничего не чувствовала, потому что чувствовать что-то было слишком больно. Оцепенение было более легким вариантом, и я вернулась в темное холодное место, в котором находилась с того лета, когда Ксавьер напал на меня.

Родители не знали, что со мной делать. Мой восемнадцатый день рождения пришел и ушел, но у меня не было ни денег, ни работы, ни сбережений и никакого желания что-либо делать. Я целых три месяца пробыла в своей комнате, едва питаясь, принимая ванну или погружаясь в сон. Мама со слезами на глазах умоляла и просила. Папа сурово сказал перестать вести себя так, словно это конец света, и «собраться».

Я не понимала, как собраться. Я была сломана и разбита. Кусочки разлетелись по холодному океанскому дну. Не раз я представляла, как мое тело робота переносит меня к маленькому озеру позади дома в Эдмонтоне. Может, лед еще был недостаточно крепким и я услышала бы треск под ногами – выстрел в застывшем морозном воздухе. А секунду спустя лед провалился бы и уронил меня в черные воды.

Бонни МакКензи спасла меня.

Отец конфисковал мой телефон и ноутбук на несколько месяцев, отрезав меня от всего мира. Когда он наконец разрешил мне пользоваться новым телефоном, я позвонила Энджи холодным ноябрьским вечером. Она вернулась домой на День благодарения. Одно слово, произнесенное срывающимся дрожащим голосом, и она передала телефон своей маме.

Понадобилось много месяцев поздних ночных звонков и тайных сессий по скайпу, чтобы разбить мое оцепенение. Собраться. В январе я уже работала в магазине одежды в Эдмонтоне и, начиная с первой зарплаты до последней в бутике в Остине, копила деньги на возвращение в Хармони.