Среди врагов

– А вот какие: «Когда Наполеон,  – говорит,  – сражался под пирамидами, он чтил веру туземцев-мусульман, оказывал муллам их всякие поблажки, так что они уже думали, что он сам готов принять ислам. В Германии он уважал одинаково религию как католиков, так и протестантов. А вступив в Россию, он точно забыл, что русские веруют в того же Христа, храмы наши обращает в конюшни, своим солдатам не препятствует срывать ризы со святых икон. Начиная настоящую кампанию, он не дал себе даже труда мало-мальски изучить нравы и характер русского народа и вводит у нас такие порядки, которые для нас, русских, вовсе не пригодны. Мудрено ли, что русский народ, по природе добродушный и миролюбивый, воспылал к нему и ко всем французам горячею ненавистью? Скажите же ему, что своим «просвещением» он русских никогда не примирит, не просветит, а сам себе только роет могилу».

– И все это, г-н барон, вы имели смелость передать его величеству?

– Молчать я не мог, не считал себя вправе.

В это время из внутренних покоев в приемную вошел преважный генерал; это должен был быть сам Бертье, потому что все разом двинулись к нему с поклонами.

– Потом, господа, потом!  – отмахнулся он и обратился к Ларрею.  – Вы еще здесь, г-н барон? Его величество желает снова переговорить с вами.

Вслед за Ларреем он хотел вернуться также к своему императору. Но толстяк-майор загородил ему дорогу:

– Одно слово, г-н генерал.

И, указав на меня и Мушерона, он стал ему что-то нашептывать. Бертье хмурился, сердито на нас обоих посматривал; потом кивком подозвал меня к себе.

– Вы в самом деле из Смоленска?

– Из Смоленска. Против своего желания служу переводчиком.

– С вами, простите, вышла маленькая ошибка…

С сердцов так бы ему даже в ухо заехал!

– Ошибка самая маленькая —, говорю,  – чуть-чуть мне жизни не стоила.

Он ногою топнул. Не понравилось: правда глаза режет.

– Убрать его к другим казакам!

Сказал и исчез, аки бес, крестным знамением опаленный.

Так-то вот я второй уже день с сотней «пленных казаков» в большом сарае заключен: есть меж них и купцы московские, и крестьяне пригородные, и дворовые люди, но раз бородатые, то для французов все казаки!

Глава девятнадцатая

Тарутино и уход французов из Москвы. «Сувениры» конвойных. Барчук-ополченец. Совет доктора де ла Флиза

Октября 6. Солдат, что нам хлеб и воду приносит, спрашивает меня нынче, далеко ли от Москвы село Тарутино.

Слышал я еще от лейтенанта д’Орвиля, что король неаполитанский Мюрат по Рязанской дороге около села Тарутина лагерем стоит.

– А что,  – говорю,  – не было ли там сражения?

– Кто тебе говорил?

– Ага! Стало быть, было? И что же, самого Мюра-та в плен забрали?

Волком на меня глянул, зубами лязгает.

– Ну, в плен-то он не дастся – не таков, хоть и в одной рубашке из палатки выскочил.

– Вот так так! Но лагерь его, значит, весь разгромили?

– Не диво,  – говорит,  – разгромить, коли ночью среди лучшего сна напали. Да кто же так делает! Но это вам, русским, так не пройдет. Иван Великий ваш со всем Кремлем взлетит теперь на воздух!

– Ну, это была бы дьявольская месть – разрушить нашу народную святыню; сделать это и Наполеон ваш не посмеет.

– «Не посмеет»! Коли маршалу Мортье отдан уже приказ: как только мы уйдем из Москвы…

Спохватился он тут, что проболтался, прикусил язык и, ворча, убрался вон.

Советы доктора Ларрея Наполеону не пропали, значит, даром. А что же с нами-то, с пленными, станется? Расстреляют нас также или с собой увезут?

Так и призвал бы на уходящих гнев Божий по псалму Ломоносова:

Да сильный гнев Твой злых восхитит,
Как бурным вихрем легкий прах,
И Ангел Твой да не защитит,
Бегущих умножая страх!
Да помрачится путь их мглою,
Да будет ползок и разрыт,
И Ангел, мстящею рукою
Их вслед гоня, да устрашит!

На привале, октября 7. Еще третьего дня, оказывается, накануне Тарутинского дела, кавалерия вице-короля итальянского Евгения Богарне и пехота генерала Брусье ушли якобы на разведки; а Тарутино к общему отступлению всех дванадесяти языков последний толчок дало.

С раннего еще утра сегодня двинулся Даву, за ним сам, потом Ней, а мы, пленные, в хвосте. Стало быть, не расстреляют; и за то спасибо! Остается в Москве покамест один Мортье с гарнизоном в 8000, будто бы для охраны жителей, а на самом деле, пожалуй, и вправду, чтобы Кремль взорвать. Да все как-то не верится еще в такое варварство!