Срединная Англия

Бенджамин кивнул. Политическая дискуссия им не грозила, и он последовал своему исходному порыву и переключил радио — и полились первые аккорды Брамсова квинтета для кларнета. Остаток их трапезы прошел под этот успокаивающий аккомпанемент.

Вернувшись в гостиную, они с Чарли вновь уселись друг напротив друга, и Бенджамин спросил:

— Короче, нельзя нам уже откладывать этот вопрос. Вынужден спросить: что на тебя нашло в тот день? С чего вдруг насилие? Какова была последняя капля?

— Много кто в заключении меня про это спрашивал, — проговорил Чарли, зарывшись в папку. — У них у всех такое впечатление, будто я в глубине души человек мягкий и добросердечный, и поэтому пытаться объяснять это — им и себе…

— Может, ты про это писал?

— Как ни странно, да, писал.

Он извлек два или три листка бумаги и вновь вытянул из кармана очки.

— Тебя, похоже, не на шутку укусила писательская муха.

— Честно говоря, Бен, это твоя книга меня вдохновила, — сказал он. — Надо воздать тебе должное за это.

— Чепуха, — возразил Бенджамин. — Ну давай. Послушаем, что у тебя вышло.

Чарли подался вперед, прочистил горло и стал читать.

— «Семнадцатое сентября, — начал он, — 2016 года.

К дому я приехал с запасом в десять минут.

Можно считать это моим прирожденным пессимизмом, а можно профессиональным чутьем, но было жутковатое предчувствие, что Сорвиголова сюда уже добрался. Он уже дважды или трижды взламывал мою почту, отменял мое выступление и забирал его себе. Конечно, я припирал его с этим к стенке, но он беззастенчиво все отрицал. Однако сегодня я не собирался спустить ему это с рук. Как только завидел паршивый серенький „воксолл“, оставленный на подъездной аллее рядом с автомобилями родителей, я понял, что день наших давно откладываемых разборок настал. Я чувствовал, как во мне поднимается злость, но решил вести себя спокойно и с достоинством — хотя, так вышло, я уже облачился в свой костюм, и удивительно, сколько народу не воспринимает тебя всерьез, если на тебе тесный твидовый костюм, разноцветная академическая шапочка и красный пинг-понговый шарик на носу.

Позвонил в дверь и, должен признать, когда мать именинника открыла, церемониться я не стал. „Где он?“ — спросил я, протискиваясь внутрь. Двинулся в гостиную, там-то Сорвиголова и нашелся, окруженный скучавшими, судя по их лицам, детьми, занятый своими старыми фокусами — буквально, поскольку программу он не меняет уже лет пятнадцать. Я схватил его за лацканы дурацкого белого халата и сказал — стараясь пока не выходить из роли: „Елки-метелки, старина, ты какого беса творишь тут?“

Кое-кто из детей принялся смеяться, поскольку это явно было самое развлекательное за последние десять минут, и они наверняка решили, что наблюдают начало дуэтного выступления. Но Сорвиголове неохота было подыгрывать. „Отъебись, Умник“, — проговорил он, и тут даже бестолковые дети поняли, что эта реплика не из сценария детского праздника, хотя все равно засмеялись. „Эй! — сказал я, привлекая его ближе к себе. — Следи за языком. Тут дети, злобный ты паршивец“.

„Ты что тут делаешь?“ — спросил он.