Срединная Англия

Этого-то он и опасался. У него не было чувства ритма — во всяком случае, такого, чтобы он понимал, как выразить его физически, — и имелось принципиальное возражение против танцев под музыку, которая ему не нравилась, а такой в основном и была вся музыка. (Под ту, что ему нравилась, танцевать бы никто не смог.) Но в этот вечер отказать племяннице он не мог ни в чем. И прикинул, что в наличной компании его явно некому превзойти. А потому Бенджамин подал Софи руку и позволил вывести себя на середину танцпола, где обнял племянницу, чуть осторожничая, чуть зажато поначалу, но затем она расслабилась, он тоже расслабился, она улыбалась ему и выглядела такой мечтательной, такой блаженной, что он так же тепло улыбался ей в ответ, а затем двигаться между танцующими парами стало проще простого, отыскивая ритм музыки, опираясь на него; и тут Бенджамин осознал, что эти вот мгновения с Софи, которую он знал с младенчества, которая стала (во многом) ему дочерью, — их последние мгновения вместе, что после сегодняшнего вечера все будет иначе, может, лучше, может, хуже, но необратимо иначе, и он понял, что хочет упиваться этими мгновениями как можно дольше, и даже когда завершилась первая композиция, они не ушли с танцпола и вскоре кружили под вторую песню, а следом и под третью. И где-то на середине третьей композиции к ним подошел Иэн, мягко взял Бенджамина под руку, разлучил их с Софи и сказал:

— Прошу прощения, ничего, если я свою жену заберу обратно?

И Бенджамин ответил:

— Конечно. — И сдал назад, а затем пошел искать бар, отчетливо понимая сейчас лишь одно: надо выпить.

13

Июнь 2012-го

Бенджамин потрясенно осознал, что прожил на мельнице два с половиной года. Куда подевалось время? Помимо поездок к отцу в Реднэл два-три раза в неделю, Бенджамин не понимал, что́ за эти тридцать месяцев сделал конструктивного. Выполнял кое-какую ремонтную работу по дому, ездил в Шрусбери за продуктами, готовил себе все более изобретательные лакомства… Ничто из этого не добавляло к дельно прожитой жизни, вынужден был признать он. Быть может, утрата Сисили оказалась ударом сильнее, чем Бенджамин сознавал, и он с тех пор жил в состоянии эмоционального шока. Или, вероятно, в пятьдесят два досрочно успокоился и обленился.

За все это время он о своем романе толком и не думал. Или о цикле романов, о романе-хронике — или как там этой чертовой штуке положено именоваться. «Непокой», проект, над которым он работал со времен своего студенчества в Оксфорде в конце 1970-х, уже разросся до полутора миллиона слов, то есть стал объемнее всех работ Джейн Остен и Э. М. Форстера вместе взятых. Рожденный объединить пространное повествование о европейской истории со времен прихода Британии на Единый рынок в 1973-м с подробным отчетом о внутренней жизни автора в тот же период, этот проект усложнялся тем, что у него имелся музыкальный «саундтрек», сочиненный самим Бенджамином, но каковы в точности отношения этого саундтрека с текстом, сам Бенджамин все никак не мог определить. Бесформенная, разбросанная, многословная, чрезмерная, непродуманная, не подлежащая публикации, местами нечитаемая и в общем и целом непригодная к прослушиванию, — это понимание начало нисходить на Бенджамина, как гнетущая туча. Он не мог заставить себя бросить книгу, но растерял всякое ощущение, было ли в этой работе хоть малейшее достоинство или нет. Вот что нужно: беспристрастное мнение.

Первым делом — и как это часто бывало — он обратился к Филипу. Филип — надежный друг в любых невзгодах, тем более последнее время, раз Филип теперь зарабатывал на жизнь, редактируя сложные рукописи и придавая им форму. Но когда Филип получил по почте файлы и осознал масштабы работы, которую его просят произвести, его охватила паника и он позвонил Бенджамину с другим предложением.

— Приезжай в «Викторию» на Джон-Брайт-стрит в понедельник вечером, — сказал он. — По этому поводу проведем настоящее заседание комитета.

— Погоди… есть какой-то комитет? — спросил Бенджамин.

— Не волнуйся. Я его соберу.

«Виктория», которую Бенджамин прежде ни разу не посещал, оказалась мрачным викторианским пабом, притаившимся в неприметном углу рядом с Саффолк-стрит-Куинзуэй в Центральном Бирмингеме. Был понедельник, 4 июня, и в честь алмазного юбилея королевы, который нация отмечала целые длинные выходные, по всей стране четыре дня шел проливной дождь. Когда Бенджамин прибыл, таща на себе распечатку своего шедевра в двух увесистых коробках, лить наконец перестало, но улицы все еще блестели дождевой водой и отражали свет фонарей. В пабе его встречал не только Филип, но и два других лица из прошлого.