— Да, неплохо… — Чем дольше Бенджамин обдумывал этот вариант — хотя признаться ему не позволяла гордость, — тем больше он ему нравился. Может, дело в усилиях, какие понадобились, чтобы дотащить две здоровенные коробки, набитые бумагой, с парковки в паб, но у Бенджамина было сейчас устойчивое ощущение, что эта книга — физическое бремя, тяготившее его тридцать лет, а сегодня это бремя чудесным образом сняли с его плеч. Едва ли не чересчур хорошо, аж не верится, и, возможно, поэтому он продолжал измышлять возражения. — Но все же никто не захочет это публиковать.
— Я это опубликую, — сказал Филип.
— Ты?
— Да, я. Я издатель.
— Думаю, я сначала попробую настоящего… в смысле, издателя покрупнее.
— Конечно, — сказал Филип. — Отправь в «Фабер». Отправь в «Джонатан Кейп». Было б глупо не отправить. Но если они откажутся, я это напечатаю. Пора мне уже издать что-нибудь приличное.
Щедрость этого предложения тронула Бенджамина.
— Ты правда готов? — спросил он.
— Конечно.
— И все же я бы предпочел, чтобы у этого был серьезный… в смысле, кто-то из более солидных издателей.
— Разумеется. Само собой.
Решив этот вопрос, они обратили свое внимание на Пола Маккартни, справлявшегося у дворцовых ворот с довольно приблизительной версией «Ну и пусть». Лишь через несколько минут Филип осознал, что мистер Сёркис в последней части разговора почти не участвовал.
— Ну как, вы с нами согласны, Том? Вам тоже кажется, что Бенджамину стоит попробовать издать эту одну часть?
— Вообще-то, ее я не читал, — напомнил он.
— Да, но вы читали много чего в других главах.
— Верно, — горестно согласился он.
— Ну вот на основании этого дадите ли какой-нибудь совет?
— Дам ли я какой-нибудь совет Бену на основании того, что я прочитал?
— Да.
Песня подошла к концу, публика зааплодировала, мистер Сёркис нахмурил лоб, осторожно выбрал слова и, повернувшись к Бенджамину, сказал:
— Ты никогда не думал преподавать? Еще, между прочим, не поздно.
14
Софи сидела на улице у бара
— Привет, — сказала она.
— Ты где?
— Во «Вьё-Пор», взяла бокал вина.
— Доехала нормально, значит? Сказала же, что позвонишь.
— Ага, прости, я забыла.
— Я волновался.
— Ну, если б в самолете оказалась бомба, о ней бы уже было в новостях.
— Я понимаю. Я следил за твоим рейсом по «Флайт-радару».
— Какое ты солнышко — так беспокоиться.
— Как твоя комната?
— Самая обычная студенческая.
— А Марсель как?
— Не знаю. Пока ничего не видела дальше студенческой общаги и этого бара. А бар очень милый, надо сказать.
— Слышу музыку.
— Ага, тут какие-то ребята с магнитофоном, гонят рэп на площади ярдах в двадцати отсюда. Думаю, такой вот это город.
— Уже поела?
— Ужин в девять. Вроде ничего особенного не происходит, и я решила пока тут выпить.
— Где будете кормиться?
— В каком-то ресторане.
Миг тишины.
— Я скучаю по тебе.
— Я тоже, — сказала Софи. Потому что, в конце концов, так полагается отвечать, когда твой муж говорит, что скучает по тебе.
Ужин в тот воскресный вечер был на свежем воздухе, в ресторане на крутом людном спуске, ведшем к Кур-Жюльен. Компания подобралась многонациональная и многоязыкая, с участниками-французами, немцами, итальянцами, турками, иранцами и португальцами — и одним американцем, предупредительным, негромким мужчиной из Чикаго, примерно ровесником Софи. Его звали Эдам, его приезд оплачивался из особой стипендии для афроамериканцев, и он оказался музыковедом — специалистом в области музыки для кино.
— Как интересно, — сказала Софи, с удовольствием оказавшись рядом с ним ближе к концу вечера, когда все стало менее формально и народ начал пересаживаться. — И какова же связь с Дюма?