Средневековая андалусская проза

Так, значит, судьбой зовется все, что мы в жизни встречали?
Уходят радости наши, и остаются печали.

Приятней было бы вспомнить мгновенные наслажденья,

Когда бы нашу отраду тревоги не омрачали.

Нас ждут великие муки, грозит нам день Возвращенья[146]

,Когда мы все пожалеем, что нас на земле зачали.

Томят нас горькие думы, раскаянье угнетает,

А песни былого счастья развеялись, отзвучали.

О прошлом жалобно плачем, прельщаемся мы грядущим,

И сами потом не помним, как с жизнью нас разлучали.

И, разбередив былое, мы больше не понимаем,

Что сердцу слова сулили и что они означали.

Он прочел мне как-то свои стихи:

Пускай, на радость завистнику, я сплющен судьбою-молотом,
Достоинство сохраняется порой в алмазе расколотом;

В горниле, где жар свирепствует, и на голове властителя —

Всегда и повсюду золото останется чистым золотом.

Однажды я прочел его стихи, где он говорит о своей вере и о том, в чем видит истину, как подобает захириту:

Друг назойливый меня упрекает и корит:
«Почему твоя душа пламенеет и горит?

Видишь ты прекрасный лик, скрытого не распознав,

И решаешься сказать, будто страстью ты убит?»

Говорю в ответ ему: «Друг любезный, ты не прав,

Потому что для меня много значит внешний вид.

Очевидным дорожа, в явном истину ищу;

Верит собственным глазам убежденный захирит!»

РАССКАЗ ОБ ИБН ШУХАЙДЕ

Говорит Ибн Бассам: «Я расскажу здесь о вазире и катибе Абу Амире Ахмаде ибн Абд аль-Малике ибн Шухайде и приведу примеры его стихов и прозы. Абу Амир был шейхом Кордовы, нашей великой столицы, и ее славным мудрецом, и началом и концом ее высоких устремлений, источником ее чудес и основой жизни ее, составляющей самую суть, и его можно было назвать славным сыном славы нашей державы и чудесной диковинкой, ниспосланной вращающимися небесами, усладой очей и чудом дней и ночей. Когда он вел веселые речи, казалось, воркует голубка, а когда случался серьезен, то слышалось рычание свирепого льва. Его стихи были нанизаны ровно и сверкали, словно ожерелье на прекрасной груди, а проза, казалось, благоухала мускусом и благовонной камфарой. Стоило ему произнести острое слово, и оно пронзало сердце, будто стальное острие копья, а если ему приходилось отвечать, то ответ его был быстрее взора, брошенного украдкой, и естественнее, чем дыхание.

О нем говорил Ибн Хайян: «Абу Амир достигал в словах заветной цели, не нуждаясь в долгих странствиях между красот речи. И если ты видел, как блестящ был плащ красноречия, сотканный Абу Амиром, то говорил: «Это Абд аль-Хамид нашего времени или воскресший аль-Джахиз».

Чудеснее и удивительнее всего было то, что Абу Амир владел своим дарованием одинаково свободно и в стихах, и в прозе, сочиняя и после раздумья, и без всякой на то подготовки, и вел речь разными путями красноречия, не прибегая к помощи книг и не нуждаясь в длительной подготовке. Как мне стало известно, когда он умер — да помилует его Аллах, — среди оставшихся книг не нашлось ни одной, которая помогла ему в его искусстве, так что был он обязан во всем лишь себе самому и своему необычному дарованию. Это лишь увеличивает восхищение теми чудесами красноречия, которые вышли из-под его пера. Он был сильнее всего в насмешках и острословии, и стихи его одобряются самыми строгими критиками. В них он стремился к естественности — и достигал своей цели.