Читаем Средневековая философия и цивилизация полностью

Сказать, что философия к XII веку ясно отличалась, с одной стороны, от свободных искусств и, с другой стороны, от теологии, – значит признать, что ее границы были ясно очерчены и что она осознала самое себя. В данный момент этот великий шаг в организации был сделан одновременно и с другими науками, и они все получили независимость, хотя и в разной степени. Например, отмечалось развитие догматической теологии, которая быстро прогрессировала, как мы только что сказали, и широко распространилась в великих школах Абеляра, Гильберта Порретанского, Гуго Сен-Викторского и Петра Ломбардского. То же можно сказать и о свободных искусствах, то один, то другой предмет которых более основательно изучался в той или иной школе; например, грамматика в Орлеане и диалектика в Париже. Более того, я доказал появление медицины как отдельной дисциплины, и особенно гражданского (римского) и канонического права. Так, важные ментальные дисциплины, которые придут в расцвет в XIII веке, отстояли свою независимость и присущую им ценность.

Эти разграничения, которые нам кажутся такими естественными и самими собой разумеющимися, получаются ценой больших усилий в любой период истории, в котором делается попытка их введения, – и непременно так. Ведь первые греческие философы встретились с такими же затруднениями в этом отношении, что и схоласты XII века. Даже сегодня, когда классификация так далеко продвинулась вперед, возникают дискуссии относительно определения границ новых наук; свидетельство тому – пример социологии. Но это размежевание философии в XII веке было лишь одним из аспектов быстро развивающейся цивилизации. Разве мы не видим подобного движения в политической, общественной, религиозной жизни и жизни искусства? Королевские прерогативы, права и обязанности вассалов, статус мещанства и сельского населения, различия между церковным сбором и духовными функциями аббатов и прелатов, монастырская и епископальная иерархия, явное введение новых художественных стандартов – все это черты эпохи в процессе определения. Хаос и нерешительность X и XI веков исчезли. Новая эра проявляется через ощущение созревающих сил.

III. Гармония феодального ощущения персонального мира с философской доктриной того, что существует лишь один индивидуум

Теперь мы можем проникнуть глубже и рассмотреть множество философских доктрин, которые родились в результате достижений XII века. Делая это, нельзя не отметить, как основные доктрины развивающейся метафизики соответствуют господствующим добродетелям феодального духа. И это приводит нас к нашему третьему пункту, и поистине самому интересному, касающемуся отражения цивилизации в философии: а именно гармонии феодального чувства ценности личности с философской доктриной реальности индивидуума.

Феодальный человек всей душой стремился к независимости, его отношения с его сюзереном были определены свободным контрактом, более того, словно заразная болезнь, стремление к равной степени независимости распространилось на горожан и сельское население. Такое естественное положение вещей обрело христианский тон благодаря церковному учению о ценности жизни индивидуума – о цене души индивидуума. И в соответствии с этим принципом гуманности преподобный Петр называл крепостных своими братьями и сестрами[61].

Римское, а также каноническое и феодальное право – три формы права, которые так быстро развивались начиная с XI века и далее, – пришли к удивительному согласию в вопросе существования естественного права; и во имя этого права, основанного на человеческой природе, они провозгласили всенародное равенство. С таким началом они стали считать все различия в социальном положении условными, и было провозглашено, что рабство и крепостничество идут вразрез с естественным правом. Если, однако, три формы права и признавали легитимность крепостничества, то это было вследствие особых условий того времени.

Крепостничество считалось социальной необходимостью. Под влиянием христианства все три системы права стремились облегчить крепостничество; и это особенно верно для гражданских юристов и для знатоков церковного права, которые привели в исполнение ряд мер на благо крепостного, которые гарантировали ему нерасторжимость брака, обеспечивали ему право на убежище, поощряли его освобождение и предписывали правила в отношении посвящения его в духовный сан и уход в монастырь. Эти идеи вели конечно же медленно, но непреклонно к такому состоянию общества, в котором крепостной мог бы быть раскрепощен и пользоваться свободой, которая полагается всем людям[62].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе

«Тысячелетие спустя после арабского географа X в. Аль-Масуци, обескураженно назвавшего Кавказ "Горой языков" эксперты самого различного профиля все еще пытаются сосчитать и понять экзотическое разнообразие региона. В отличие от них, Дерлугьян — сам уроженец региона, работающий ныне в Америке, — преодолевает экзотизацию и последовательно вписывает Кавказ в мировой контекст. Аналитически точно используя взятые у Бурдье довольно широкие категории социального капитала и субпролетариата, он показывает, как именно взрывался демографический коктейль местной оппозиционной интеллигенции и необразованной активной молодежи, оставшейся вне системы, как рушилась власть советского Левиафана».

Георгий Дерлугьян

Культурология / История / Политика / Философия / Образование и наука
Очерки античного символизма и мифологии
Очерки античного символизма и мифологии

Вышедшие в 1930 году «Очерки античного символизма и мифологии» — предпоследняя книга знаменитого лосевского восьмикнижия 20–х годов — переиздаются впервые. Мизерный тираж первого издания и, конечно, последовавшие после ареста А. Ф. Лосева в том же, 30–м, году резкие изменения в его жизненной и научной судьбе сделали эту книгу практически недоступной читателю. А между тем эта книга во многом ключевая: после «Очерков…» поздний Лосев, несомненно, будет читаться иначе. Хорошо знакомые по поздним лосевским работам темы предстают здесь в новой для читателя тональности и в новом смысловом контексте. Нисколько не отступая от свойственного другим работам восьмикнижия строгого логически–дискурсивного метода, в «Очерках…» Лосев не просто акснологически более откровенен, он здесь страстен и пристрастен. Проникающая сила этой страстности такова, что благодаря ей вырисовывается неизменная в течение всей жизни лосевская позиция. Позиция эта, в чем, быть может, сомневался читатель поздних работ, но в чем не может не убедиться всякий читатель «Очерков…», основана прежде всего на религиозных взглядах Лосева. Богословие и есть тот новый смысловой контекст, в который обрамлены здесь все привычные лосевские темы. И здесь же, как контраст — и тоже впервые, если не считать «Диалектику мифа» — читатель услышит голос Лосева — «политолога» (если пользоваться современной терминологией). Конечно, богословие и социология далеко не исчерпывают содержание «Очерков…», и не во всех входящих в книгу разделах они являются предметом исследования, но, так как ни одна другая лосевская книга не дает столь прямого повода для обсуждения этих двух аспектов [...]Что касается центральной темы «Очерков…» — платонизма, то он, во–первых, имманентно присутствует в самой теологической позиции Лосева, во многом формируя ее."Платонизм в Зазеркалье XX века, или вниз по лестнице, ведущей вверх" Л. А. ГоготишвилиИсходник электронной версии: А.Ф.Лосев - [Соч. в 9-и томах, т.2] Очерки античного символизма и мифологииИздательство «Мысль»Москва 1993

Алексей Федорович Лосев

Философия / Образование и наука