Сказать, что философия к XII веку ясно отличалась, с одной стороны, от свободных искусств и, с другой стороны, от теологии, – значит признать, что ее границы были ясно очерчены и что она осознала самое себя. В данный момент этот великий шаг в организации был сделан одновременно и с другими науками, и они все получили независимость, хотя и в разной степени. Например, отмечалось развитие догматической теологии, которая быстро прогрессировала, как мы только что сказали, и широко распространилась в великих школах Абеляра, Гильберта Порретанского, Гуго Сен-Викторского и Петра Ломбардского. То же можно сказать и о свободных искусствах, то один, то другой предмет которых более основательно изучался в той или иной школе; например, грамматика в Орлеане и диалектика в Париже. Более того, я доказал появление медицины как отдельной дисциплины, и особенно гражданского (римского) и канонического права. Так, важные ментальные дисциплины, которые придут в расцвет в XIII веке, отстояли свою независимость и присущую им ценность.
Эти разграничения, которые нам кажутся такими естественными и самими собой разумеющимися, получаются ценой больших усилий в любой период истории, в котором делается попытка их введения, – и непременно так. Ведь первые греческие философы встретились с такими же затруднениями в этом отношении, что и схоласты XII века. Даже сегодня, когда классификация так далеко продвинулась вперед, возникают дискуссии относительно определения границ новых наук; свидетельство тому – пример социологии. Но это размежевание философии в XII веке было лишь одним из аспектов быстро развивающейся цивилизации. Разве мы не видим подобного движения в политической, общественной, религиозной жизни и жизни искусства? Королевские прерогативы, права и обязанности вассалов, статус мещанства и сельского населения, различия между церковным сбором и духовными функциями аббатов и прелатов, монастырская и епископальная иерархия, явное введение новых художественных стандартов – все это черты эпохи в процессе определения. Хаос и нерешительность X и XI веков исчезли. Новая эра проявляется через ощущение созревающих сил.
III. Гармония феодального ощущения персонального мира с философской доктриной того, что существует лишь один индивидуум
Теперь мы можем проникнуть глубже и рассмотреть множество философских доктрин, которые родились в результате достижений XII века. Делая это, нельзя не отметить, как основные доктрины развивающейся метафизики соответствуют господствующим добродетелям феодального духа. И это приводит нас к нашему третьему пункту, и поистине самому интересному, касающемуся отражения цивилизации в философии: а именно
Феодальный человек всей душой стремился к независимости, его отношения с его сюзереном были определены свободным контрактом, более того, словно заразная болезнь, стремление к равной степени независимости распространилось на горожан и сельское население. Такое естественное положение вещей обрело христианский тон благодаря церковному учению о ценности жизни индивидуума – о цене души индивидуума. И в соответствии с этим принципом гуманности преподобный Петр называл крепостных своими братьями и сестрами[61]
.Римское, а также каноническое и феодальное право – три формы права, которые так быстро развивались начиная с XI века и далее, – пришли к удивительному согласию в вопросе существования естественного права; и во имя этого права, основанного на человеческой природе, они провозгласили всенародное равенство. С таким началом они стали считать все различия в социальном положении условными, и было провозглашено, что рабство и крепостничество идут вразрез с естественным правом. Если, однако, три формы права и признавали легитимность крепостничества, то это было вследствие особых условий того времени.
Крепостничество считалось социальной необходимостью. Под влиянием христианства все три системы права стремились облегчить крепостничество; и это особенно верно для гражданских юристов и для знатоков церковного права, которые привели в исполнение ряд мер на благо крепостного, которые гарантировали ему нерасторжимость брака, обеспечивали ему право на убежище, поощряли его освобождение и предписывали правила в отношении посвящения его в духовный сан и уход в монастырь. Эти идеи вели конечно же медленно, но непреклонно к такому состоянию общества, в котором крепостной мог бы быть раскрепощен и пользоваться свободой, которая полагается всем людям[62]
.