Средневековая философия и цивилизация

На основании такой метафизики Экхарт разрабатывает мистицизм, где душа заключает союз с Богом, который наведет мост через бездну между бесконечным и конечным. От его описания этого мистического союза бросает в дрожь. То, что Бог любит в нас, – это Он сам, Его собственное существование; душа есть убежище Бога, где Он обретает Себя! Но Бог не войдет в это убежище, пока душа не будет подготовлена к этому, она должна отречься от всего, – не только от всего внешнего, но также и от самой себя, своих знаний, своей воли, своих чувств, своих устремлений, своей индивидуальности. Короче говоря, Бог входит, только если душа пребывает в состоянии абсолютного самоотречения, полной пассивности (abgeschiedenheit)[311]. И тогда происходит чудо: Бог раскрывает единство и безграничность Своего естества, душа переносится в безмолвную пустыню, где нет ни напряжения, ни сомнений, ни веры, где для того, чтобы познать, нет больше нужды в образах, в подобии, в толковании, в документах или в догме. Бог находится во мне; Он не полон без моей души[312].

Так как я постоянно присутствую в бытие Бога, Он совершает все Свои труды посредством меня. Бог создал человека, чтобы тот мог стать Богом. Это есть мистическое обожествление; это возвращение человека в бесконечность, а с человеком возвращение в Бога всех созданий, ἐπιστρόϕη Прокла[313].

Действительно, трудно очистить подобную доктрину от бремени пантеизма, однако Экхарт мог бы протестовать против подобной интерпретации своей доктрины. Но здесь снова, как в иной связи[314], мы должны помнить, что намерение человека возлагается на его совесть; оно не имеет ничего общего с его доктриной, как она представлена, которая есть то, что она есть.

Теодорих Фрайберг высказывается против пантеизма Liber de Causis («Книги причин») и Elementa Theologica («Первооснов») Прокла. Но он разделяет дедуктивный метод a outrance (до крайности), который был заимствован у неоплатонизма, с Экхартом, Ульрихом Страсбургским и Витело и всей германской группой философов. Это приводит нас к дальнейшим особенностям направления мысли, которое мы изучаем: германской философии XIII века, лишенной умеренности и равновесия, которые являлись таким красивым триумфом схоластической философии.

В доказательство этому достаточно одного примера. Так, схоластический метод начинается с фактов, с наблюдения ощущений и скрижалей сознания, чтобы узнать роль общих понятий и действие принципов или законов. И лишь после этого труда по анализу он подтверждает вывод, что вся реальность зависит от Бога[315]. Германский неоплатонизм XIII века берет противоположный курс. Он не начинается с фактов. Он начинается с понятия Бога или даже с общего понятия бытия и прослеживает эманацию всего, шаг за шагом. Здесь опять Экхарт лучше всего представляет дух этой группы. Никто не получает больше удовольствия, чем он, в величественном спокойствии и непостижимой загадке Божественного; в смутной и бездонной бездне его реальности; в излиянии души, пассивной и обнаженной, в этом океане реальности. Экхарт не останавливается, как Бонавентура, чтобы отметить нижние ступени путешествия души к Богу; его мысль взмывает к самому Богу, к Сущности, которая лишь одна его интересует. Так, в теории Экхарта мы имеем прототип того элемента матафизики, который бросает теорию с головокружительной скоростью в бездну, не налагая на себя сдержанность настоящего опыта.

Это отсутствие умеренности, которое влияет на философский метод германцев, также воздействует и на каждое из их учений: метафизику, психологию и мораль. Более того, он был расширен Экхартом до фактов религиозного опыта и интерпретации догмы. Его презрение к внешним поступкам, его преувеличение внутреннего аспекта религиозного опыта, небольшое место, которое он отводит значимости Священного Писания, – все это определенно подготавливает путь к Реформации, но это находится в большом противоречии с догматической, мистической и моральной теологией Фомы Аквинского.

Резюмируем.

Дар персональной ценности индивидуума с опорой на метафизику; преданность ясным идеям и их правильному выражению; умеренность в учении и соблюдение справедливой середины между крайностями; сочетание опыта и дедукции – вот характерные черты или, если хотите, тенденции схоластической философии, как это было разработано неолатинянами и англо-кельтами. Но в неоплатонической группе германских мыслителей в XIII веке все это заменяется очень необычными особенностями – очарованием монизмом и пантеизмом; мистическим союзом души с Богом; тягой к экстремальным заключениям; пристрастием к изучению Бытия и этапам его происхождения; антипатией к ясному интеллектуализму; удовольствием от примеров и метафор, которые обманчивы и двусмысленны; и, главным образом, из-за желания сбалансированного равновесия, от преувеличения определенных аспектов и доктрин, независимо от всего остального.

Глава четырнадцатая Эпилог