Средневековая империя евреев

В основу структурирования и создания каждой ячейки Империи, каждой общины легли те принципы, который изложены в книге Левит и не ради «типологического» (символического) истолкования описываемых там установлений культа, а в первую очередь для внешней организации своих монастырей по образцу стана Израильского, то есть воинского стана периода экспансии. В Империи слова «гора» и «пустыня» употреблялись как синонимы. Такова была особенность ландшафта – где была гора, там и пустыня (необитаемое место), а пригодные для земледелия и человеческого обитания земли могли быть только в низинах. Кроме того, воинство Израилево вело экспансию в «пустыне», среди народов Веру не принимавших. В монашеской литературе это привело к тому, что «гора», то есть «пустыня», стало обыкновенным обозначением монастыря.

То же происходит с понятием «Завет». Те, с кем заключается «Завет», естественно, могут именоваться не иначе как «Израиль», в качестве которого выступают только монахи, члены общин. Только с ними осуществляется некая договоренность на уровне высших иерархов Империи, почти Небожителей, об их службе. «Слыши, Израилю» – начинает цитатой из Варуха (3, 9-15) свое завещание монахам преподобный Орсисий. О самом же Орсисии сказано: «Не зовите его Орсисием, но Израильтянином», уточняя при этом: «Сие глаголет Антоний: Вонми чадам Израильтянина». Такое отождествление Израиля именно с монашеством, а также присущее представление о монашеском общежитии как о части единого, ставит перед нами вопрос: «Откуда идет традиция Завета»?

Во всей истории спасения главный образ странничества – Авраам. Завет Моисеев и Завет Христов одинаково собираются в «Законе Завета» Авраама. По давней традиции, излагавшейся еще во II веке у святого Иринея Лионского: Авраам – отец обоих заветов, первого и последнего, и этот завет Авраама – завет «странничества», то есть Исхода:

«И таким именно образом надлежало быть сынам Авраама, которых Бог воздвигнул из камней и поставил ему, сделавшемуся предшественником и предвозвестником нашей веры, а он получил завет обрезания после оправдания верою, которое он имел еще необрезанный, чтобы в нем предзнаменовались оба завета, и он был отцом всех, следующих Слову Божию и странствующих в сем веке, т. е. верующих как из обрезанных, так и необрезанных, как и Христос камень великий краеугольный (Послание к Ефесянам. 2, 20) всё носит и собирает в единую веру

Авраама годных в здание Божие из обоих заветов. Эта вера необрезанных, как соединяющая конец с началом, сделалась первою и последнею. Ибо, как я показал, она была в Аврааме и прочих праведниках, угодивших Богу прежде обрезания; и в последние времена снова явилась в человеческом роде чрез пришествие Господа. Обрезание же и закон занимали средний период времени». (Св. Ириней Лионский. Против ересей, III, 25, 1). Итак, образ Авраама неслучаен. Авраам первым получил Завет обрезания, но еще раньше он получил завет Христов, завет «нашей», то есть старой веры. «Через пришествие Господа» явилась та вера, которая «была в Аврааме и прочих праведниках» независимо от той поддержки «обрезанием и законом», которая временно ей оказывалась. Поэтому можно сказать с уверенностью, что «Завет», которому последовал Авраам, – это не что иное, как «наш» (выражение св. Иринея Лионского) Новый Завет, и «следующие Слову Божию и странствующие в сем веке» вместе с Авраамом совершают тот «новый» Исход, во время которого этот Новый Завет обретается.