Средство от Алкивиада

— В восьмом «А»?! — испугался Дир. — Ах, естественно… конечно же, в восьмом «А», — вздохнул он.

— Вы думаете, что это ученики восьмого класса? — выкрикнула Венцковская. — Но ведь у нас там черных нет!

— И все-таки это подозрительно, — продолжал Жвачек. — Цвет кожи тут ни при чем. Для меня имеет значение только тот факт, что Чамчара, Засемпа, Слабинский и Пендзелькевич-младший не вернулись с большой перемены на урок польского языка.

— Чамчара — это тот, который сегодня утром на уроке пана Фарфали произвел взрыв гремучего газа? — спросил директор.

— Да, пан директор, это тот самый, который произвел взрыв и уничтожил аппарат Киппа. А со всей их четверкой, пан директор, вы еще совсем недавно имели весьма сомнительное удовольствие беседовать у себя в кабинете.

— Но как же вы тогда объясните черный цвет их кожи и наготу?

— Они маскируются, пан директор. И лучшее доказательство этому то, что даже Венцковская их не узнала.

— В октябре раздеться и бегать по саду в голом виде? — с недоверием спросил директор.

— Вы и представить себе не можете, на какие жертвы может пойти молодежь, лишь бы уклониться от урока. Наверное, они опять не подготовились по польскому и боялись встречи со мною…

— Нет, пан учитель, дело обстояло несколько иначе, — услышали мы голос Шекспира.

Он вышел из-за Коптильни и подошел к изумленным педагогам.

— Извините, что я вмешиваюсь, и притом в таком наряде, но я вынужден выступить в защиту своих коллег, — смело продолжал он. — Они были на репетиции пьесы.

— Какой еще пьесы?

— «Пробуждение Африки».

— А действительно, — сказал Дир, — вы ведь готовите эту пьесу, но что означает беготня по саду и эта игра в прятки?

— Сейчас я все объясню. Во время перерыва мы вышли сюда, чтобы обсудить некоторые вопросы, и тогда…

— Но что делают эти сорванцы в «Пробуждении Африки»? — возмутился Жвачек.

— Эти сорванцы заняты в сцене с похищением вождя.

— Мне ничего об этом не известно.

— Вам ничего не известно, пан учитель? — удивился Шекспир.

— Нет.

— Ну, тогда нужно спросить у них.

— Правильно. Но только пусть они сначала выйдут из Коптильни. И вообще все это очень странно. Почему они не выходят?

— Скорей всего, они испугались вас, пан учитель, — пояснил Шекспир. — Сейчас я их позову. — И он обратился уже к нам: — Ребята, прекратите шутки. Ваша попытка спрятаться может быть неправильно истолкована нашими педагогами. Вы должны выйти и ответить на все вопросы.

У нас не было уверенности, что тут со стороны Шекспира нет подвоха, но прятаться больше не имело смысла, и мы друг за дружкой вышли из Коптильни.

— Езус Мария! Значит, это они! — разочарованно воскликнула Венцковская. Все ее сочувствие к нам тут же улетучилось. — Так перепугать человека! Ах вы бездельники! Так перемазаться! Тьфу, гадость какая!

— Вот именно, — угрожающе обратился пан Жвачек к Шекспиру. — Зачем вам понадобилось их так вымазать?

— Я не мог иначе войти в роль… — попытался объяснить Шекспир.

Но Жвачек тут же прервал его:

— Решительно запрещаю раскрашиваться на репетициях. Хватит, если ты их раскрасишь перед премьерой.

— Хорошо, пан учитель.

— Кто вас направил на это представление? — допрашивал нас Жвачек.

Этого мы не могли ему толком объяснить.

— Возможно, что они взялись за это по доброй воле, — попытался спасти положение Шекспир. — Бывает же, пан учитель, что вдруг появляется у человека тяга к драматическому искусству. Может быть, в них пробудились художественные наклонности? Я считаю это положительным явлением… Пробуждение подобных интересов у шалопаев, как вы их назвали, пан учитель…

— У вас что, действительно тяга к драматическому искусству? — спросил Жвачек.

— Тяга, пан учитель, настоящая тяга, — ответили мы.

— Это талантливые ребята, — поспешил со своими объяснениями Шекспир. — Сцену похищения вождя они провели с большим чувством.

— Возможно. На это как раз они способны, — сказал Жвачек, — но только все это ни в коей мере не может объяснить вашей беготни по саду и торчания в Коптильне. Это что — тоже имеет отношение к драматическому искусству? — спросил он сердито.

— Это относится не столько к драматическому искусству, пан учитель, сколько к драматическим переживаниям, — продолжил свои объяснения Шекспир. — Говоря точнее, здесь все дело в муравьях.

— Что?

— Муравьи. Мы как раз обсуждали на свежем воздухе некоторые вопросы, когда на нас напали муравьи.

— Ты хочешь сказать, что это они от муравьев запирались?

— Муравьи очень надоедливы, правда, ребята? — спросил Шекспир.

— Очень, — в один голос подтвердили мы. Директор махнул рукой и тяжело вздохнул.

— Оставьте, коллега, — сказал он Жвачеку, — все равно от них никакого толку не добьешься.

— Неужели, пан директор, вы не хотите добраться до объективной истины?

— Мне жаль наших нервов и времени.

— Ну, это дело ваше. Что касается меня, то я им в журнал за самовольный уход с урока все равно запишу. А сейчас марш мыться и одеваться!

Мы собрались было дать ходу, радуясь, что все сошло так гладко, но тут снова вылез Шекспир:

— Одну минутку, пан учитель. Завтра у нас опять репетиция, так не могли бы вы, пан учитель, отпустить их с третьего урока?