Срез

— Элементарная математика: если взять за условие тот факт, что все мы скоро помрем, то цена беспокойства о том, какой лейбл у тебя на жопе, измеряется в отрицательных величинах.

— Не согласен. И потом, что значит скоро? Я вообще-то могу подождать.

— А тебя вообще-то не спросят. Кроме того, время — это фикция. Еще большая, чем все остальное. Хоть это объяснять не надо?

— Не надо. И все-таки — твоя версия?

— Ну хорошо. Прошлого нет, потому что оно прошло. Будущего нет, потому что оно не настало. И вопрос, настанет ли. А настоящее — совсем уже хитрый предмет. Вроде бы есть, а потом сразу нет. Значит, объективно времени не существует. Так? Так. Оно, — Шоренко постучал себя по лбу, — исключительно между ушей. Разное. Это метафизика, сынок. Один может за день прожить целую жизнь. Набитую доблестями, подвигами и славой. Я не о тебе…

— Да куда нам.

— А другой пердит лет шестьдесят. Оглянется, а вспомнить — и получаса много.

Рассуждения Шоренко оказались не чистой теорией. Как-то вечером Слава нашел в его комнате одинокую шатенку модельно-глянцевого типа. Проверил цифру на двери. Та.

— А… где Андрей?

— Ты Слава? — произнесла модель. Слава едва не поразился, что она умеет говорить.

— Возможно. А вы кто?

— Я — Маша, его жена. Идем.

Слава знал, что Шоренко женат, но чтобы такое… Маша постучала в одну из дверей.

— Андрей, Слава приехал.

Выглянула лохматая физиономия Шоренко с дикими глазами.

— Машк, зайди. А ты постой, Слав, я мигом.

В полутьме комнаты двигались тени. Едко повеяло горелым ацетоном. Друзья вернулись в номер Шоренко. Слава не вчера родился и все-таки спросил:

— Что там за дела, Андрей?

— Жена с друзьями приехала, — обыденно сказал Шоренко, — наркоту варим.

В комнате был накрыт стол. Две бутылки вина, закуски, конфеты.

— Ты садись, наливай, — продолжал Андрей. — Да садись, что ты как неродной!

Слава уселся на диван.

— Что это у них? Рубин. Не твоя песня. Сходи за водкой, я угощаю.

Андрей полез в карман.

— Так я привез.

— Ну и ладушки. Значит, короче, сиди здесь, расслабляйся. Мы сейчас вмажемся и придем. И все будет ништяк.

— А мне кольнете? Давно любопытно.

— Слав… — Шоренко уселся рядом. Обнял Славу за плечи. В руке его ощущалось напряжение. — Слав, не проси меня. Мне не жалко, правда. Ты меня знаешь. Я тебе последний свитер отдам…

— Вот это как раз не надо.

— Надо. Погоди, о чем я?.. Да. У нас правило такое — друзей на это говно не сажать. Понимаешь? Нельзя. Свои же ребята в морду плюнут. Хотя не в ребятах дело…

— Да ладно, проехали. А жену-то посадил.

— Я? Ее?? Хаха. Это она меня посадила. И друзьями мы тогда не были.

— А кем были?

— Никем. Трахались как зайцы.

Слава включил телевизор, убавил звук. По экрану метались хоккеисты. Налил, выпил, закусил конфетой. Уйти что ли? — подумалось. Вернулись Шоренко с женой и тремя незнакомыми парнями. Все счастливые до упора. В комнате стало шумно и тесно. Незнакомцы добавили матчу громкости и, перебивая комментатора, заговорили вчетвером. Маша, пригубив вино, курила золотой Chesterfield. Слава охотно угостился. Шоренко подливал ему водки, убеждая догонять компанию. Говорил Андрей безостановочно и нес совершенную чепуху. Например, в числе прочего он сказал:

— Предлагаю соавторство. Тсс, больше никому. Изобретаем тест, который будет мерить все! Это нобелевка, Слав!

— Что — все?

— Все. Весь человек — как на ладони. Я генерирую идеи, ты занимаешься деталями.

— Опоздали лет на двадцать. Этот тест есть уже.

— Ты про Кетелла? Нет, скажи, какой чудак всерьез ответит на двести вопросов? Наш тест будет коротким. Максимум вопросов тридцать. Зато какие!

— Какие?

— Э-ээ, погоди. Сначала выпить за конкорденс. В смысле консенсус. Только себе, брат, — мне и так хорошо…

Вскоре Славе надоело, и он ушел по-английски. Уйди он по-русски — эффект остался бы тем же.

— А я слышал, нарики не пьют. — сказал он Шоренко через пару дней.

— Меньше слушай. Пьют и требуют еще. Даже системщики, не такие как я. Но я знаю, откуда эта байка.

— Откуда?

— Когда есть алкоголь и доза, нарк выбирает дозу. Без вариантов.

— Почему?

— Кайф сильней намного. А еще… интеллектуальнее что ли. От водки кайф свинский. Без обид.

— Ну опиши, что ты чувствуешь?

— Я чувствую… Это сложно. Я чувствую, будто долго жил связанный. Или в смирительной рубашке. Мысли тоже были связанные. Вдруг эту рубашку снимают, и ты взлетаешь. Ты двигаешься и мыслишь вдвое быстрее. В голове нечеловеческая свобода и ясность. Будто ты наконец все понял…

— Что понял?

— Все. Жизнь. Себя. Людей. Ты — фокус мировой гармонии. Такая… алмазная ясность в голове. Вроде полярного сияния. Поток мощнейших идей…

— Так запиши.

— Пробовал, Слав. Много раз. Потом читаешь, и… Короче, одна досада.]

10 октября, 1989

11:00

Измеренные тестами соискатели вновь заполнили коридор. Из деканата вышли пятеро. Впереди — коренастый, лысый. Главный. Слегка похож на орангутанга после тщательной эпиляции и облачения в двубортный костюм. Вся свита оказывала ему знаки внимания и уважения, и выход его получился очень торжественным. Как Понтий Пилат! — цитатно подумалось Славе.

— Запрудин. — шепнули сзади.